|
26 числа они правили посольство пред Пожарским и, по обычаю, начали речь изложением причин Смуты: «После пресечения царского корня все единомысленно избрали на государство Бориса Федоровича Годунова по его в Российском государстве правительству, и все ему в послушании были; потом от государя на бояр ближних и на дальных людей, по наносу злых людей, гнев воздвигнулся, как вам самим ведомо. И некоторый вор чернец сбежал из Московского государства в Литву, назвался» и проч. Здесь нельзя не заметить, что послы именно хотели связать гнев Бориса на ближних и дальных людей с появлением самозванца, как причину с следствием. Упомянув о последующих событиях, о переговорах начальников первого ополчения с Делагарди, у которого с Бутурлиным «за некоторыми мерами договор не стался, а Яков Пунтусов новгородский деревянный город взятьем взял, и новгородцы утвердились с ним просить к себе в государи шведского королевича», послы уведомили, что этот королевич Карл Филипп от матери и брата отпущен совсем, теперь в дороге и, надобно думать, скоро будет в Новгороде. Послы кончили речь словами: «Ведомо вам самим, что Великий Новгород от Московского государства никогда отлучен не был, и теперь бы вам также, учиня между собою общий совет, быть с нами в любви и соединении под рукою одного государя». Слова эти не могли не оскорбить начальников ополчения, представителей Московского государства: Новгород, давно уже часть последнего, требует, чтоб целое было с ним в любви и соединении и приняло государя, которого он избрал. Пожарский отвечал горькими словами: «При прежних великих государях послы и посланники прихаживали из иных государств, а теперь из Великого Новгорода вы послы! Искони, как начали быть государи на Российском государстве, Великий Новгород от Российского государства отлучен не бывал; так и теперь бы Новгород с Российским государством был по прежнему». После этих слов Пожарский немедленно перешел к тому, как обманчиво и непрочно избрание иностранных принцев: «Уже мы в этом искусились – сказал он, – чтоб и шведский король не сделал с нами также, как польский. Польский Жигимонт король хотел дать на Российское государство сына своего королевича, да через крестное целованье гетмана Жолкевского и через свой лист манил с год и не дал; а над Московским государством что польские и литовские люди сделали, то вам самим ведомо. И шведский Карлус король также на Новгородское государство хотел сына своего отпустить вскоре, да до сих пор, уже близко году, королевич в Новгород не бывал». Князь Оболенский старался оправдать медленность королевича Филиппа смертию отца, весть о которой застала его уже на пути в Новгород, потом датскою войною; он кончил так: «Такой статьи, как учинил над Московским государством литовский король, от Шведского королевства мы не чаем». Пожарский отвечал решительно, что, наученные опытом, они не дадутся в другой раз в обман и признают Филиппа царем тогда только, как он приедет в Новгород и примет греческую веру. «А в Швецию нам послов послать никак нельзя, – заключил Пожарский, – ведомо вам самим, какие люди посланы к польскому Жигимонту королю, боярин князь Василий Голицын с товарищами! А теперь держат их в заключении как полоняников, и они от нужды и бесчестья, будучи в чужой земле, погибают». Посланники возразили, что шведский король не может повторить поступка Сигизмундова, ибо также научен опытом в его бесполезности: «Учинил Жигимонт король неправду, да тем себе какую прибыль сделал, что послов задержал? Теперь и без них вы, бояре и воеводы, не в собраньи ли и против врагов наших, польских и литовских людей, не стоите ли?» Ответ Пожарского на это важен для нас, во первых, потому, что показывает мнение его об одном из самых замечательных людей Смутного времени, во вторых, потому, что обнаруживает характер самого Пожарского, противоположность этого характера характеру Ляпунова, что, разумеется, не могло не иметь важного влияния на успех второго ополчения; Пожарский отвечал: «Надобны были такие люди в нынешнее время: если б теперь такой столп, князь Василий Васильевич, был здесь, то за него бы все держались, и я за такое великое дело мимо его не принялся бы, а то теперь меня к такому делу бояре и вся земля силою приневолили. |
