|
Уже начинало темнеть, а решительного еще ничего не было; по всем полкам пели молебны со слезами, чтоб бог избавил от погибели Московское государство, дали обет всего ратью поставить три храма: во имя Сретения богородицы, Иоанна Богослова и Петра митрополита. Сделать решительный шаг суждено было человеку, который начал великое дело: Минин подошел к Пожарскому и начал просить у него людей, чтоб промыслить над гетманом. «Бери кого хочешь», – отвечал ему князь Дмитрий. Минин взял уже известного нам перебежчика ротмистра Хмелевского да три дворянские сотни, перешел реку и устремился на две польские роты, конную и пешую, стоявшие у Крымского двора; те испугались и, не дожидаясь удара от русских, бросились бежать к гетманскому стану, причем одна рота смяла другую; видя это, русская пехота выскочила из ям и пошла также к польским таборам, а за нею двинулось и все конное ополчение; поляки не могли выдержать этого дружного натиска; потерявши 500 человек – потеря страшная при малочисленности его войска! – гетман вышел из екатерининского стана и отступил на Воробьевы горы; разгоряченные русские ратники хотели преследовать неприятеля, но осторожные воеводы остановили их, говоря,что не бывает на один день по две радости; только сильная стрельба продолжалась два часа: в полках нельзя было расслышать голоса человеческого, и небо стало в зареве, точно от пожара. На другой день восходящее солнце застало уже гетмана на дороге к Можайску. Соединенными усилиями обоих ополчений гетман был отражен и к сидевшим в Кремле и Китае полякам не пропущено припасов; надобно было теперь думать о том, как бы стеснить их окончательно; но пошла опять рознь между ополчениями Трубецкого и Пожарского, то есть между козаками и дворянами: князь Трубецкой, как боярин, требовал, чтобы стольник князь Пожарский и торговый человек Минин ездили к нему в таборы для совета; но те никак не согласились, не потому, говорит летопись, чтобы считали это для себя унизительным, но боясь убийства от козаков. Скоро явились новые поджигатели вражды, о действиях которых так рассказывает грамота, разосланная по городам от Пожарского: «По благословению великого господина преосвященного Кирилла, митрополита ростовского и ярославского, и всего освященного собора, по совету и приговору всей земли, пришли мы в Москву, и в гетманский приход с польскими и литовскими людьми, с черкасами и венграми бились мы четыре дня и четыре ночи. Божиею милостию и пречистой богородицы и московских чудотворцев Петра, Алексия, Ионы и Русской земли заступника великого чудотворца Сергия и всех святых молитвами, всемирных врагов наших, гетмана Хоткеева с польскими и литовскими людьми, с венграми, немцами и черкасами от острожков отбили, в город их с запасами не пропустили, и гетман со всеми людьми пошел к Можайску. Иван и Василий Шереметевы до 5 сентября к нам не бывали; 5 сентября приехали, стали в полках князя Дмитрия Тимофеевича Трубецкого, и начал Иван Шереметев с старыми заводчиками всякого зла, с князем Григорьем Шаховским, да с Иваном Плещеевым, да с князем Иваном Засекиным, атаманов и козаков научать на всякое зло, чтобы разделение и ссору в земле учинить, начали наговаривать атаманов и козаков на то, чтоб шли по городам, в Ярославль, Вологду и другие города, православных христиан разорять. Да Иван же Шереметев с князем Григорием Шаховским научают атаманов и козаков, чтоб у нас начальника, князя Дмитрия Михайловича, убить, как Прокофья Ляпунова убили, а Прокофий убит от завода Ивана же Шереметева, и нас бы всех ратных людей переграбить и от Москвы отогнать. |
