|
Императрица имела зрелое рассуждение, избирала изо всех принцев, кто бы не был никому противен, и особенно его королевскому величеству польскому, и никого не имела найти удобнее светлейшего князя Меншикова, который ни с какими посторонними державами не имеет никаких партикулярных интересов, его королевскому величеству и никакому другому государю противен быть не может. Поэтому ее императорское величество повелела ему, Бестужеву, просить его королевское величество, чтобы он по дружбе показал свое снисхождение и также склонил Речь Посполитую на избрание князя Меншикова, который всегда пользовался особенною его королевскою милостию и во всех случаях показывал к нему особенное благоговение, а получа новое благодеяние, останется вечно благодарен; императрица также с своей стороны может показать всевозможную склонность относительно других намерений королевских». Бестужев должен был склонять к тому же и сына Августа II, наследного принца саксонского, давши ему искусным образом знать, что Россия за то может быть ему полезна в его честолюбивых интересах. С подобными же предложениями Бестужев должен был обратиться и к саксонским министрам, пользовавшимся особенным расположением короля. Вельможам польским Бестужев должен был объявить, что Россия никак не может допустить до разделения Курляндии на воеводства; Курляндия должна остаться в прежнем положении; но так как Речи Посполитой не может нравиться, чтоб курляндским герцогом был принц саксонский или бранденбургский, то русский двор и предлагает князя Меншикова, который оказал великие услуги как России, так и Польше; кроме того, по владениям своим в Польше он польский шляхтич и в этом звании всегда будет стараться о благополучии Речи Посполитой, которой приятно и полезно, если на престол курляндский сядет кто нибудь из ее шляхтичей. Если ни король, ни польские вельможи не примут этого предложения, то предложить в кандидаты двоюродного брата герцога голштинского; если не согласятся и на это, то одного из князей гессен гомбургских. Король на предложение Бестужева о Меншикове отвечал: «Все то, что со стороны ее величества мне приходит, очень мне приятно» – и более ни слова. Вельможи польские отговорились тем, что дело может решиться только на сейме, который скоро должен собраться в Гродне. 3 августа 1726 года в Верховном тайном совете решили отправить в Польшу на гродненский сейм Ягужинского, который привык при Петре исполнять важные дипломатические поручения. Мы видели, что уже и к Бестужеву был отправлен указ не хлопотать более о Меншикове; теперь Ягужинскому было наказано: «Всевозможные труды прилагать, дабы Речь Посполитую не допустить до вредных для России предприятий относительно Курляндии, особенно не допустить до раздела Курляндии на воеводства, также до утверждения принца Морица и до избрания принца гессен кассельского и в необходимом случае стараться сейм разорвать; со стороны ее величества представлять кандидатов прежних, кроме князя Меншикова; если же польский двор ни на одного из кандидатов не согласится, то дать на волю, пусть выберут кого хотят, только б не Морица и не принца гессен кассельского». Ягужинский отправился прямо на сейм и 26 сентября писал из Гродна: «Я представлял польским министрам, что государственные причины не позволят соседним державам согласиться на перемены в курляндском устройстве; пусть делают кого хотят герцогом, только не Морица; но поляки упрямятся, и потому единственное средство помешать делу – это порвать сейм». Через месяц он доносил: «Неизвестно, чем кончится настоящий сейм: шестая уже неделя, как он продолжается, и дела никакого не сделано, только беспрестанный крик и сочинения разных проектов о Курляндии; заводчик часов – бискуп краковский Шанявский, который не только курляндское дело ведет со всею горячностию, но и в диссидентском деле неусыпно трудится, т. |
