В просьбе своей они писали, что Привалов был выбран по большей части мещанами самыми
простыми и неграмотными, голова он был «недостаточный», сам собою, без ведома горожан принялся за сочинение наказа, в магистрате шумел, бранился
и многих исключал из общества, к сочинению наказа выбрал людей, которые и простого письма написать не умеют. Но они не дождались благоприятной
для себя резолюции. Румянцев послал в Погар члена Малороссийской коллегии кн. Мещерского исследовать дело; посланный произвел следствие, отыскал
неблагонамеренные письма Панаса к стародубскому полковому писарю Косачу, вследствие чего Румянцев донес Сенату о сумасбродстве Панаса, который,
«стараясь своим велеречием и мнимым патриотическим усердием и твердостью к старине простосердечной будто наклонять, и в самом деле умышлял,
исключая некоторые пункты, для себя токмо полезные, вперять отвращение ко всякой перемене, касаясь толковать и рассуждать дерзостно прямо, коль
в сочинении новых законов мало пользы ожидать надлежит». Сенат приказал: генерал губернатору над Панасом произвести суд и, чего он по законам
достоин будет, представить с мнением в Сенат.
О Запорожье Румянцев писал, что там полковник Милорадович «препорученное ему дело со всею благопристойностию окончил». Но в том же 1767 году из
Сечи пришел сильный донос. Доносил Войска Запорожского низового полковой старшина Павел Савицкий на кошевого атамана Кальнишевского: когда в
1766 году в октябре кошевой приехал домой от Румянцева, то, запершись в своей спальне, начал говорить своему писарю: «Как видно, нечего
надеяться от них, а надобно отписать к турецкому императору и, выбрав в войске добрых 20 человек, послать с прошением принять под турецкое
покровительство; а в войско напишем, чтоб все в готовности и исправности были к походу: напишем, что если великороссийская регулярная или
гусарская какая либо команда в запорожские дачи войдет, то чтоб ни одного человека не впустили в границу, а если б стали насильно входить в дачи
запорожские, то поступили бы с ними как с неприятелями». «Писали ль к турецкому императору или нет, сказать не могу, – доносил Савицкий, – а в
войско точно моею рукою сперва через полковника Антона Красовского в прошлом 1766 году в августе месяце, а потом через есаула в октябре писали,
чтоб все в готовности были к походу против России и не пропускали б в свою границу ни зачем ни одного русского». На этот раз донос остался без
следствий.
На восточной украйне относительно комиссии сделано было особенное любопытное распоряжение: оренбургскому губернатору Путятину Сенат писал указ,
чтоб он отправляющимся из его губернии в комиссию депутатам сообщил подробные сведения и объяснения о разных способах, касающихся восстановления
в губернии его безопасности от колеблющегося народа магометанского закона. Наконец, из далекой Сибири по поводу комиссии пришло известие
веселого свойства. Сибирский губернатор Денис Чичерин писал брату своему генерал полицеймейстеру Николаю Чичерину: «Поехали от меня два принца,
получившие диплом на княжество от царя Годунова: один – Обдорский, а другой – Куновацкий Березовского ведомства, кочующие к самому Северному
океану по устьям реки Оби. Выезд их по силе манифеста о депутатах, однако ж ни нужд, ни поверенности – ничего при себе не имеют, а только меня
спросили: ездит ли государыня по улицам, и как им сказано, что изволит выезжать, то, упав в ноги, просили, чтоб я их, конечно, отправил. Желание
их в том, чтоб в проезд увидеть государыню. И повезли в подарок 6 лисиц черных и дипломы с собой повезли ж объявить у вас: пущай знают, что мы
князья, а не подлые. |