|
Потом их поток иссяк, и на шоссе появились беженцы, двигавшиеся в противоположном направлении. Первыми были счастливые обладатели машин. Мы видели матату, нагруженные посудой, постельным бельем, мебелью и инструментами, и грузовички, в кузовах которых балансировали на грудах домашнего скарба целые семьи. Промчался микроавтобус, битком набитый чем-то, что на первый взгляд напоминало тюки пестрого тряпья; и только потом мы поняли: это просто женщины в цветастых платьях. Тракторы тащили прицепы на колесах. Древние легковушки, мотоциклы и мопеды едва виднелись под привязанными к ним узлами. Все эти механические чудовища и возглавляли своеобразную гонку, в которой богатые, как всегда, оказались в лучшем положении.
Следом за машинами двигалась основная масса беженцев. Шоссе запрудили тележки с впряженными в них осликами, влекомые волами фургоны и велосипеды с колясками, но больше всего людей шло пешком. Кто-то толкал перед собой тачку, груженную горшками, свернутыми матрасами и картонными коробками, кто-то тащил на веревках тележку или вез в коляске закутанную в канта престарелую мать, бабку или тетку. Серпантин у перевала оказался довольно крутым, и спускаться по нему было небезопасно. Тележки так и норовили вырваться из рук, скатиться под уклон или свалиться с обрыва, и террасы у подножия горы были буквально усеяны осколками горшков, помятой посудой, разноцветными тряпками, покореженными лопатами и сломанными кирками. Последними в этой гонке шли те, чье имущество умещалось в одном-двух узлах. Взрослые несли их на голове или на плечах. Дети тащили в руках завязанные в тряпки кастрюльки, пыльные клетки с крикливыми птицами, крошечные корзиночки из коры, в которых лежало по горсти ягод и куску зачерствевшей лепешки. Мой отец предоставил беженцам свою церковь. Здесь они могли получить отдых, чашку горячего чая, миску угали или бобов. Угали варилось прямо на кострах в больших кастрюлях и котлах, и я помогала мешать его, чтобы оно не подгорело. Местный врач открыл при церкви пункт первой помощи. В основном, впрочем, ему приходилось лечить вывихнутые или пораненные ноги да детей, страдавших обезвоживанием вследствие неизбежного расстройства желудка. Но далеко не все жители Гичичи одобряли такую благотворительность. Некоторые боялись, что, встретив подобный прием, часть беженцев останется в поселке и истребит наши запасы продовольствия. Владельцы лавок прямо говорили, что мой отец разорит их, раздавая бесплатно то, что они продавали за деньги. Недовольным – тем, кто осмеливался заявлять об этом открыто, – отец отвечал, что он поступает так, как, по его мнению, поступил бы Иисус. Возразить на это было трудно, но я знаю, что у него была еще одна причина. Ему было интересно слушать рассказы беженцев. Очевидно, отец уже тогда догадывался, что их судьба скоро станет и его судьбою. – Так что там у вас, в Тусе? – У нас-то нормально. Контейнер промахнулся по нам и грохнулся двумя километрами дальше, в Комбе. Нет, там нет ничего особенного – просто ферма кикуйо; они еще коров держат. Мы все слышали гром. Наши соседи взяли матату и поехали посмотреть, что стряслось. Они-то и рассказали, что от Комбе ничего не осталось. Да вон они сидят, эти ребята, – сами у них спросите. – Это «ничего», братья мои, как оно выглядело? Как яма? – Нет, это было нечто особенное, но что – мы описать не можем. Что? Ах, фотографии!.. На фотографиях видна только эта штука, они не показывают, как все происходит. Дома, поля, тропинки в полях растекаются, точно жир на сковородке. Мы видели, как сама земля таяла и из нее тянулись вверх такие штуки, похожие на пальцы тонущего человека… – Что за штуки? Какие они были? – Мы не можем сказать – у нас не хватает слов. Их можно сравнить разве что с коралловыми рифами, которые показывают по телевизору, но эти штуки были большие, как дома, и полосатые, как зебры. |
