Вместе с тем заголовок имеет точный смысл, передающий содержательный «стержень» тома: становление мировых религий, религий Спасения. Историческая драма становления этих религий заключалась в том, что сами их основатели — Спасители — не оставляли «канонических» текстов, были людьми Слова, проповедниками, а не "канонистами"-догматиками. Это создавало проблемы уже при жизни Учителей: недаром в одном из последних христианских «апокрифов» — знаменитом романе Булгакова "Мастер и Маргарита" — Иешуа сетует на своего последователя, который ходит с "пергаментом и непрерывно пишет. Но я однажды заглянул в этот пергамент и ужаснулся. Решительно ничего, что там записано, я не говорил". Формирование письменного канона, Священного Писания, с неизбежностью приводило к обвинениям в ересях и сектантстве наследников «локальных» традиций, к расколам и конфликтам внутри некогда единых религиозных течений. Собственно, возникновение буддизма и христианства во многом связано было с осознанием недостаточности традиционного ритуализма для того, чтобы различать Добро и Зло и найти путь к Спасению.

Элиаде — автор раннего "Трактата по истории религий" (1949) — виртуозно владеет методами сравнительной антропологии и демонстрирует общие тенденции в развитии религиозных идей. Более того, мастерское изложение Элиаде самых сложных религиозных доктрин дает возможность для дальнейшего сравнительно-исторического анализа. У читателя может возникнуть ощущение почти мистического «совпадения» не только мотивов, но и целых исторических сюжетов в биографиях Спасителей. Так, в главе XVIII (§ 147) рассказывается о том, как изваяния индуистских божеств поклоняются Спасителю при рождении Будды: в комментарии к аннотированной библиографии Элиаде приводит эпизод из апокрифического Евангелия ("Книга о рождестве блаженнейшей Марии и о детстве Спасителя", приписываемая Матфею: ср. Апокрифические Евангелия. СПб., 2000. С. 66), где идолы падают ниц и разбиваются, когда Мария приходит с Младенцем в Храм. Не менее близким оказывается и эпизод в апокрифическом "Сказании Афродитиана": идолы языческих божеств в капище персидского царя падают ниц при восшествии звезды, знаменующей рождение Христа (интересно, что «Сказание» с XIII в. было популярно и в славянских странах — см. Бобров А.Г. Апокрифическое "Сказание Афродитиана" в литературе и книжности Древней Руси. СПб., 1994). Столь же разительные параллели дают и канонические новозаветные тексты: некий старец-риши прилетает из Гималаев, чтобы взглянуть на Будду, берет его на руки и сетует, что не успеет стать его учеником — старец Симеон, которому было предсказано, что он не умрет, пока не увидит Спасителя, принимает на руки младенца Христа во храме и произносит свое "ныне отпущающи" (Лк. 2.29). Троекратное молчание ближайшего ученика Будды Ананды, ускорившее уход учителя из жизни (§ 150), и троекратное отречение Петра, наконец, «позорная» казнь на кресте и «некрасивая» желудочная болезнь, подкосившая здоровье Будды — далеко не все мотивы, указующие на сюжетное и смысловое сходство жизнеописаний двух великих Учителей.

Один из "основных мифов" человечества, значение которого было раскрыто М. Элиаде, — миф о Мировом Древе — был в равной мере переосмыслен и в буддизме, и в христианстве: Будда, ожидающий просветления у ашваттхи (§ 147), жертвенного столпа и воплощения мировой оси, придает новый смысл этому ритуальному символу, как и Христос, пригвожденный к кресту: орудие позорной смерти становится древом жизни. Это раскрываемое Элиаде переосмысление универсального символа демонстрирует, насколько далеко его антропология ушла от сравнительной антропологии "Золотой ветви", отыскивавшей этот символ в сотнях традиций (притом что сам Элиаде опирался на работы Фрэзера: по его признанию, он выучил английский для того, чтобы читать книги маститого кембриджского антрополога).