– Видите ли, какая вещь, – сказал Вышинский и поджал губы. Он словно искал и не находил единственно верную формулу в своем духе, а может, прикидывал, насколько откровенным может быть с корреспондентом, хоть бы и известинцем. – Это дело сложное. Оно гораздо сложнее, чем мы могли предполагать, гораздо. И это к разговору о том, как далеко шагнула криминалистика. Раньше его приговорили бы и послали на тот свет, как говорится, без пересадки. Но сейчас, когда мы знаем и умеем столько… Тут можно потянуть за нить – и оборвать, и спугнуть гораздо более крупную дичь. Артемьев очень, очень непростой парень. Если вас интересует мое мнение…

И замолчал снова.

– Конечно, конечно! – горячо закивал Бровман.

– По моему мнению, он и убил. Но мы не можем позволить себе слушаться только подозрений. Есть, к сожалению, слишком много свидетельств в пользу его версии. В случае врага все просто: он продался, это изобличается. А здесь такое количество улик и самых неожиданных обстоятельств… Мы не знаем даже, убита жена или нет.

– Да ладно! – опешил Бровман.

– В том-то и дело, – признался Вышинский. – Понимаете ли, ее видели. Одно свидетельство есть совершенно точное, а одно – так себе, но сбрасывать со счета тоже нельзя. Это дело, если его раскрыть, может войти в учебники. Я даже больше вам скажу. Это дело – с доследованием, с учетом всех обстоятельств, с работой нескольких следственных бригад, – может, когда-нибудь будет восприниматься как символ нашего времени. Понимаете? Символ борьбы за каждого человека, законности подлинно социалистической. Гуманизма, если хотите. А вы говорите, бояться… – Хотя Бровман ничего подобного не говорил. – Вы не представляете, какая радость для нас оправдать человека. Не изобличить, а именно оправдать.

– Конечно, – снова согласился Бровман.

– Вот. Поэтому наша задача – представить все факты. А дальше пусть решает суд. Справедливый советский суд, – подчеркнул Вышинский. – Если мы что-то узнаем – вам скажу первому.

Но не сказал, и Бровман долго еще ничего не знал. А если б и узнал, не понял бы.

Глава третья

Двое

1

Жена Петрова была желанна миллионам, а Петров не любил ее. Он любил Степанову, и вот как это получилось.

В тридцать четвертом году – это сколько же было Степановой? – ей было девятнадцать, она рано вышла замуж за инженера анилиновой фабрики, и у нее была годовалая дочь, и при этом она обучалась на штурмана. В летный отряд приходили разнообразными путями: Маркович, для примера, была просто ткачихой – и, говорили, могла добиться на этом поприще не меньшего, чем Дуся Виноградова, причем, не уступая ей в изяществе, превосходила в мускулатуре. А Степанова была чертежницей, да еще и передовой; чертили они приборы для аэронавигации, преподавал Чернышев – в Гражданскую артиллерист, успевший в Царицыне попасть на глаза Хозяину и персонально им уважаемый. Он был универсал – летал с двадцать пятого, закончил лесной институт, читал серьезные книги по высшей математике, но страстью его была аэронавигация. Птицы, говорил он, летают в условиях нулевой видимости, а мы не лучше ли их? Определять положение по звездам, солнцу, ветру, мху, влажности, температуре и трудноуловимым движениям воздуха было его страстью, он знал никому не нужные, безумно интересные вещи, о которых никто не слыхивал, – рассказывал про Джона Пола Джонса, первого штурмана американского флота (и любил повторять, что штурман у американцев называется pilot), про Циммермана, лоцмана капитана Кука, первым определившего на «Индеворе» долготу в открытом море, про Чжэна Хэ, совершившего семь путешествий в Западный океан и доставившего в Китай жирафа, который умел читать по-бенгальски и считать до девяти.