Чернота здесь отступила. Сменившись белыми снежинками и сугробами. Вот только радости на рисунке не чувствовалось. Лица были не улыбающимися, а грустными. Фигурки детей столпились у костра, который горел по центру. А те, кто не смогли найти себе места в круге лежали с краю – нарисованные синим карандашом.

Воспоминания снова пробились через завесу темноты. Это случилось гораздо позже. Через месяц или два. Уже после того как мировые державы, или все что от них осталось, обменялись ядерными ударами. В небо поднялось столько пыли и пепла что они закрыли небо. Оно наложилось на начинающуюся зиму и температура тогда опускалась до минус ста. Ни тепла. Ни еды. Черт, как же они выжили в этом аду?

Следующая картинка давала на это ответ, но лучше бы я его не знал. Девочка стоит с ножом у костра. Уже без косичек. Платье испачкано красным. Рядом еще пять таких же фигур. А между ними и вокруг разделанные тела.

- Дьявол! – я отбросил в сторону всю пачку. Сколько всего выпало за эту войну детям? Всем единой мерой будет отмеряно? Да, хлебнули они горя. Ничего не скажешь. Как взрослые, так и дети. А мы то чем в это время заняты были? Вспомнить бы. До каннибализма у нас вроде не дошло. Хотя гарантировать я это не мог. Но то что сражались день и ночь – это точно. Весь этот промежуток – один сплошной клубок из битв и потерь.

Потребовалось минут двадцать прежде чем я смог вернуться к рисункам. С каждым из следующих детей у костра становилось все меньше. Холод, голод, нападения зараженных. Причины были разные, а вот результат один. А потом, вдруг, на очередном рисунке я увидел яркое солнце. Даже не сразу рассмотрел в нем едва угадывающийся образ. Человек с автоматом и тарелкой.

Я помню. Черт! Я помню это! Когда мы пробились через Углегорск и привезли полевую кухню к единственному жилому зданию приюта из всего их городка. Несколько сотен выживших из полумиллиона. Помню те злобные крысиные не верящие глаза мальчишек и девчонок, слишком рано ставших взрослыми. Вот, и они значит помнят и помнят так.

Ради этого стоило сражаться. Стоило терять товарищей. Стоило подставляться под неумелые выстрелы подростков. Значит это их мы эвакуировали. А теперь, что теперь?

Я жадно накинулся на стопку листов, изображающих жизнь девочки, где с каждым рисунком картинка менялась. Видно стало что маленькой художнице нравилось изображать свою жизнь. А мне нравилось смотреть как тьма и ужас постепенно отступают. Светлые рисунки. Открытый класс и дети. Праздничный торт с свечками. Мишура и радость.

Постепенно в стиль изменился. Времени между картинками проходило все больше. А на последних и вовсе была она и парень. И не рисунок вовсе, а почти профессиональный автопортрет. Маленькая девочка с русыми косичками, нарисованная дерганными линиями, превратилась в улыбающуюся девушку. Жизнь взяла свое.

А значит и наши жизни были отданы не зря.

Теперь, когда меня чуть отпустило и я смог воспринимать информацию здраво на рисунках девочки, начали появляться странные для меня образы. А вот для нее это было похоже обыденным. Во-первых, свет. Всегда или почти всегда он изображался небольшой россыпью огней. Судя по всему, это были точно такие же виноградные лозы, как и в этой комнате. Странное светящееся растение для нее стало естественным.

Во-вторых, оборудование. Его она набрасывала небрежно, как несущественное. А вот мне было крайне важно где и с чем она работала. Ну вернее училась, понятно, что преподаватели вряд ли дали бы ей доступ в лаборатории. Но даже на небрежных рисунках легко можно было различить какие-то инкубаторы, с червяками или змеями. Горилл с мордами крокодилов. А потом и вовсе – насекомых.

При этом художница явно не воспринимала их как опасность. По крайней мере на рисунках это никак не отражалось. Скорее уж как домашних питомцев. И вот это было для меня крайне странно.