|
Я ему, в память о брате и за долгую службу его беспорочную, вольную дал, вольную-то он взял, но попросил меня при себе его оставить. Я с радостью согласился. Ходил он за мной, как за ребенком, он как бы вернулся в тот день, когда мы с ним расстались, и с того момента и начал свою службу исполнять. Был он у меня на положении дворецкого, вот только в Слободе не прижился. Приходилось ему по делам хозяйственным часто за ворота выходить, а как выйдет, так непременно с опричником каким сцепится. Пришлось его, для его же блага и сохранности, из Слободы удалить и направить управляющим в Углич.
С некоторым трепетом приступал я к разговору с Николаем. Нет, в верности его и любви ко мне я не сомневался, но несколько лет спокойной сытой жизни могли не то что изменить, но расслабить его. Тяжело вот так взять и бросить обжитое хозяйство, да и семья у него имелась, наверное. Я ему мог, конечно, приказать, но не такое это было дело, чтобы неволить человека. Поэтому при разговоре с Николаем я не в слова его вслушивался, а в интонации. Так что ручаюсь вам, согласился он с готовностью и радостью. У меня камень с души свалился — с ним мы не пропадем! С девкой проще было. Княгинюшка по неизбывной тоске материнства привечала молодых девок, иных с сопливого возраста при себе держала, учились они всяким премудростям услужения и некоторым другим, полезным в жизни вещам, вышиванию там или пению сладкозвучному. Пребывали они при княгинюшке безотлучно, пока не находило на нее желание выдать их замуж за человека солидного и достойного. Нечего и говорить, что все они были преданы ей по гроб жизни. Спросил я у Николая совета, и он после недолгих раздумий указал мне одну из таких девок, Парашку. — Бедовая девка! — сказал он. — В Ярославле с вами была. Как кромешники налетели, так она схоронилась, потом бросилась хозяйку искать, а не сыскав, в дом хозяйский вернулась. Да и на лошади с детства приучена скакать, и седалище для этого имеет подходящее, — добавил Николай. Призвали Парашку. Как увидела меня, так сразу заохала, запричитала, застрекотала, насилу угомонили. Я ее, честно говоря, не узнал. Для меня все княгинюшкины девки на одно лицо были, я на них и не смотрел. Мне кажется, что и звали их всех одинаково — Парашками, по крайней мере, если случалось мне для чего-то призвать их, то все они с готовностью на это имя откликались. Расспросил я ту Парашку с дотошностью и о родителях ее, и о том, как она из Ярославля выбралась, нашел ее девицей достойной и не полной дурой и с советом Николая согласился. Оставались детали. Решили, что Николай возьмет восемь лошадей, чтобы у каждого заводная была, и остановится в какой-нибудь деревне вблизи Слободы, а на вопросы отвечать будет, что приехал лошадей продавать. Парашку же за жену его выдадим. — Я девушка честная! — тут же возвестила Парашка. — Лучше бы ты была немая! — отозвался Николай. — Не хочешь женой, будешь дочерью, только чтобы ни-ни, глазищами по парням не пулять! На том и сговорились. Передал я Николаю, на всякий случай, половину из отобранных мною драгоценностей и вернулся в Слободу.
У Федьки Романова тоже почти все готово было. Оставалось только Ивана из Слободы выманить, а он ни к каким предложениям, самым заманчивым, не склонялся. Без помощи княгинюшки никак было не обойтись, а она ведь никого, кроме меня, не послушалась бы, так что волей-неволей пришлось Федьке грамотку малую ей от меня передать. Раньше-то он отказывался, отговариваясь риском и трудностью предприятия. А мои попытки многократные без успеха остались. Все мои записки тайные вернулись ко мне обратно с собственноручной надписью Ивановой: «Сдеся таких нетути!» На этот раз получилось. Мне уж потом княгинюшка рассказывала, что как получила она грамотку и руку мою узнала, так, радость на будущее отложив, сразу за дело указанное принялась. |
