Нине 24, маленькая, но с почти идеальным телом и длинными волосами чистейшего рыжего оттенка. Все у нее по полной программе: ребенка родила в 16, затем два аборта, замужество, легкий забег в проституцию. Работала в барах, бывала на содержании, благодетели, страховка по безработице и талоны на еду не давали ей расклеиться. Но оставалось у нее много чего: это ее тело, чувство юмора, безумие и жестокость. И она ходила, сидела и еблась повсюду под этими своими длинными рыжими волосами. Столько рыжих волос. Нина была ружейной пулей в мозг души: могла прикончить любого мужчину, какого ни пожелает. Чуть не прикончила меня. Но это удавалось и другим.

С Кэрин я познакомился, когда мы приехали к ней с Ниной. Они были подругами, и у Кэрин имелись колеса. У Нины было три-четыре врача, которые выписывали ей рецепты, но свои она употребляла быстро. У Кэрин – квартира в Лос-Анджелесе за 350 долларов-в-месяц. Нина нажала кнопку домофона и объявила нас; что-то зажужжало, и дверь открылась. Мы доехали на лифте до шестого этажа. Кэрин нас впустила. Ей было 22, меньше Нины, которая довольно невелика – ростом, то есть (обе девушки были велики там, где полагалось быть большими, и малы там, где полагалось быть маленькими). Казалось, их обеих вылепила непосредственно рука, которой хотелось сводить мужчин с ума. Обе выглядели как дети, что вдруг стали женщинами, однако почему-то остались детьми. Грязная уловка против мужчин это, да и вообще грязная уловка природы, потому что на каждую, кого природа вылепила вот таким манером, 5000 других созданы уродками или обезображенными, или неловкими, или гнутыми, или слепыми, или с искривлением позвоночника, или со слишком большими руками, или без грудей, и так далее, и тому подобное. Нечестно это, но как глянешь на них – не думаешь о справедливости, думаешь о сексе и любви, и хохочешь с ними, и ссоришься с ними, и ешь с ними в кафе, и ходишь по тротуарам с ними в самый полдень, или в 3 часа ночи, или вообще в любое время.

У Кэрин были длинные черные волосы, голубые глаза, смотревшие чуть ли не по-доброму, и губы, наводившие на мысли о поцелуях, поцелуях и почти ни о чем другом. Лишь целовать их было бы довольно – только, разумеется, не было б. Если и обладала она каким недостатком, то, похоже, вздернутый носик у нее был слишком короткий и округлый, так же, как у Нины он казался чересчур острым и длинным. Однако с каждой из них взгляд наконец останавливался на носу и задерживался там. А тело возбуждалось так, словно во всей этой красоте недостаток был восхитителен – будто без этого недочета красота была б не так прекрасна.

И вот я в свои 56 сижу в Западном Л.-А. в 3:45 пополудни с двумя самыми симпатичными женщинами во всей Америке – ну или где угодно, вообще-то. И с двумя самыми до смешного трудными женщинами на свете; они в ловушке собственных форм и того, как на эти формы откликаются другие, и трудно им оставаться людьми, раз оно все так происходит. Однако есть у обеих внутреннее свечение и азарт; они еще не целиком поддались видимости. Все было путано, смертельно и чудесно.

В тот первый раз ничего особенного не произошло; Нина отслюнила 20 долларов за колеса – витамины – и это было явно чрезмерно, но, с другой стороны, отслюнивать 20 долларов-то пришлось мне; двадцатка поступила из моего бумажника, поэтому переплачивать не пришлось – Нине. Она получила колеса, легкие «преобразователи ума» всего лишь, и мы заглотили по одному. У Кэрин работал телик – 50-дюймовый, кабельный, цветной.