Он обогнул стол, пытаясь отыскать дверь в гостиную.

— Куда вы? — забеспокоилась Кристиана.

— К себе в комнату. Не волнуйтесь. Дорогу я знаю.

Он не рассердился, нет. Просто решил написать Лотье, как мужчина мужчине. Потребовать от него правды. Лотье ведь мог ошибиться. И наверняка ошибся. Разве, лишившись глаз из-за взрыва гранаты, непременно становишься никчемным старикашкой? А если Лотье и было что сказать, то в любом случае он не стал бы ничего говорить ни Кристиане, ни Юберу.

Эрмантье поднимается по натертой дубовой лестнице. Его комната здесь, первая налево. После несчастного случая они спят в разных комнатах. Он закрывает дверь, закуривает сигарету, снимает пиджак, галстук. Потом безошибочно находит письменный стол, стоящий перед открытым окном. Море — там, за дюной, поросшей чертополохом. Кристиане, которую так заботит его здоровье, до сих пор и в голову не пришло отвезти его на пляж. Разумеется, если бы она предложила это, он отказался бы. Но ему было бы не так печально, не так беспросветно.

Он садится, достает листок бумаги и тут только понимает всю трудность предстоящей задачи. Есть ли в ручке чернила? Он пробует перо на ладони, затем проводит по ней языком. Узнает вкус чернил.

«Дорогой Лотье…»

Как узнать, не налезают ли буквы одна на другую, следуют ли слова друг за другом по одной линии? Он берет линейку, кладет ее поперек листа, чтобы хоть как-то ориентироваться.

«Пишу вам из Ла-Буррин…»

Он растерялся, заметив, что перо уже дошло до правого края страницы. Слова, которые он выводит с таким старанием, возможно, вообще нельзя разобрать. Почерк сумасшедшего. Лотье придет в ужас. Однако он упорствует, передвигает линейку пониже, приподнимая ее над бумагой, чтобы не размазать чернила, и продолжает:

«Чувствую я себя совершенно здоровым…»

Тут он, к несчастью, оторвал руку от стола, подыскивая нужные слова, и теперь не знает, где кончается строчка, которую он написал. Где следует продолжать? Пожалуй, лучше чуть-чуть пониже. На лбу его выступил пот, руки тоже вспотели, но если он станет вытирать их, ему потом и вовсе не разобраться и придется начинать все сначала.

«Между тем жена уверяет меня…»

Впечатление такое, будто авторучка сама ведет за собой руку, куда ей вздумается. Эрмантье уткнулся носом в бумагу, как это обычно делают близорукие люди. Через каждые три-четыре слова он шумно вздыхает.

«…что крайние меры предосторожности все еще необходимо соблюдать».

Надо бы все перечитать. Он потерял мысль и к тому же забыл начало письма. А конверт! Он не подумал о конверте. Ему представился ужасный почерк, которым будет написан адрес, весь в кляксах, чудовищный, безумный. Кто же отправит такое письмо? Клеман? Марселина? Вот потеха-то для них! А может, Кристиана? Ну нет, с него довольно сцен. К тому же Лотье сейчас нет в Лионе. В июле он обычно уезжает в Швейцарию.

Эрмантье комкает листок, рвет его в клочья. Придется подождать! Он снимает очки, проводит платком по пустым, изъеденным потом глазницам. Осторожно вытирает лоб, виски. Все в порядке. У него ничего не болит. Он, как и прежде, чувствует себя уверенно, в голове полная ясность. Чего же в таком случае опасается Лотье? Удар был жестоким, спору нет. Казалось, сама голова его раскололась на части, разлетелась огненными осколками, растворившимися в блеске молнии. На несколько дней он утратил всякую способность соображать, у него не осталось воспоминаний, он превратился в огромную тушу, лишенную души. Впоследствии ему пришлось восстанавливать свое прошлое по фрагментам. Память его уподобилась альбому с перепутанными фотографиями. Однако череп уроженца Морвана выдержал. В семействе Эрмантье не принято было приходить в уныние из-за разбитой физиономии. Конечно, несчастье произошло в самый неподходящий момент, после изнурительной зимней работы, целиком посвященной доводке лампы до нужной кондиции.