— Знаете, — сказал он, — они в общем-то не настоящие преступники. Юбер всегда был безвольным, жалким человеком. А Кристиана… Она хотела только одного — чтобы я оставил завод… Вот почему они увезли меня за границу, поместили там, где я никого не знал и меня никто не знал. Им достаточно было, чтобы во Франции меня считали мертвым. А для этого — всего-навсего получить у одного из ваших служащих фальшивое свидетельство о смерти. С моими деньгами они были богаты и могли купить кого угодно…

Доктор отпустил его руку.

— Нет, — взмолился Эрмантье. — Не уходите. О, я знаю, о чем вы думаете: все, что я здесь рассказываю, — плод моего воображения. Но когда их арестуют и им придется во всем сознаться, вы поймете, что я не ошибся.

Голова Эрмантье отяжелела, откинулась на подушку. Тело утратило подвижность, а мысли заволокло легким туманом, но сознание оставалось ясным. Фразы складывались сами собой, и он проникался уверенностью, что врач с медсестрой слушают его теперь с интересом. Теперь-то они наконец начали понимать смысл его слов. Во всяком случае, они больше не суетились. Но все еще были здесь… Уйти они не могли. Да и когда им было уйти? Эрмантье даже засмеялся, но смеха своего не услышал. И слов своих тоже не слыхал. Хотя губы его по-прежнему шевелились и он все еще продолжал объяснять:

— Поймите, доктор… Юбер много ездил. Ему легко было отыскать виллу, похожую на наш дом в Вандее. Все летние дома похожи один на другой. К тому же за пять-то месяцев вполне можно успеть где-то замуровать окна, а где-то прорубить двери… Пристроить веранду, гараж… Потом привезти вещи, оклеить стены обоями, расставить мебель, и вот вам пожалуйста — все шито-крыто… Что же касается сада… Достаточно проложить аллеи, разбить клумбы и посадить цветы. Да взять хотя бы персиковое деревце… В тот день, когда выясняется, что его недостает, можно обратиться к садовнику, и дело сделано. Слепого обмануть нетрудно, он может поверить чему угодно.

Язык Эрмантье ворочался с трудом. Он забыл и доктора, и медсестру. Он был занят только своими мыслями, сосредоточившись на той истине, что открылась ему со всей очевидностью среди стольких кошмаров и сновидений. Ему даже не требовалось, чтобы его слушали. Он рассказывал о своем несчастье самому себе. И неизменно возвращался к исходной точке:

— Слепой! Кто с ним считается… Ему говорят, что ехали восемь часов, как обычно, хотя на самом деле на поездку ушло десять, а то и двенадцать часов. Уверяют, будто была какая-то поломка, чтобы объяснить короткую задержку на границе. Таможенники? Не станут же они будить уснувшего калеку! Ах, до чего все здорово было придумано! Эрмантье бояться больше нечего. Он обезоружен. Какой из него хозяин или муж? А если он что-либо заподозрит, если надумает протестовать или захочет вернуться в Лион, что ж, тогда… Как вы сказали?

Эрмантье разволновался. Кто-то что-то сказал? Он попробовал протянуть руку, коснуться медсестры, которая должна была сидеть совсем рядом на стуле, но рука его осталась неподвижной.

— Я вас все-таки убедил, — прошептал он нечленораздельно. — Максим? Ах, Максим! Они пообещали ему денег, много денег…

Он вздрогнул, губы его сомкнулись, но внутренний голос не умолкал: «Максим… Милый мальчик… Он сам не ведал, что творит. Потому что… если бы он только знал… Нет! Это был настоящий Эрмантье! А потом Максим умер… Так что фальшивое свидетельство о смерти не понадобилось, и опасные сообщники тоже оказались не нужны… Надо было просто похоронить покойника… Меня! Меня!»

Слюна потекла по его распухшему подбородку.