— Тебе нравится такая живопись?

— Да нет… Сама не знаю. Я ведь в этом ничего не смыслю.

Со вздохом он повел ее дальше, туда, где были выставлены миниатюрные модели кораблей: каравеллы, галеры, тартаны, трехпалубник с полным вооружением и паутиной миниатюрных снастей.

— Расскажи мне еще что-нибудь.

— Что же тебе рассказать?

— Все! Мне хочется знать, что ты делала, о чем думала.

— Ну, я была самой обычной девочкой… может, не такой веселой, как другие… любила читать, особенно легенды…

— И ты тоже?

— Как все дети, гуляла по холмам возле дома. Сочиняла истории… Жизнь мне казалась волшебной сказкой… Но я ошибалась.

Они вошли в зал древнеримского искусства. Статуи и бюсты с невидящими глазами, вьющимися волосами о чем-то грезили на своих постаментах и консолях. Флавьеру стало еще больше не по себе. Все эти лица консулов и прокторов вдруг показались ему бесчисленными изображениями Жевиня. Невольно вспомнились его слова: «Я бы хотел, чтобы ты последил за моей женой… Она меня беспокоит…» Оба они умерли, но голоса их еще жили… и даже лица… И, как бывало, Мадлен шла рядом с ним.

— А в Париже тебе бывать не приходилось? — спросил он.

— Нет. Я была там проездом по пути в Англию. Вот и все.

— А дядя когда умер?

— В прошлом мае… Я потеряла работу. Пришлось вернуться.

«Честное слово, — подумалось Флавьеру, — я допрашиваю ее, как преступницу».

Он и сам не знал, чего он хочет этим добиться. Его охватило горькое разочарование. Он слушал Мадлен вполуха. Лжет она или нет? Но зачем ей лгать? Да и не могла же она выдумать все эти подробности, которыми буквально засыпала его. На его месте даже самый недоверчивый поверил бы, что она и вправду Рене Суранж.

— Ты не слушаешь, — сказала она. — Что с тобой?

— Ничего… Немного устал. Здесь так душно…

Они быстро прошли через несколько залов. Флавьер с наслаждением очутился на солнце, услышал уличный шум. Ему хотелось побыть одному, выпить.

— Давай здесь расстанемся, — сказал он. — Я еще не получил дополнительный паек… Придется заглянуть в отдел снабжения. А ты пока пройдись… Купи себе, чего хочешь… На вот, держи!

Он, не считая, протянул ей деньги и тут же устыдился своего поступка. Как будто милостыню подал. Зачем он сделал ее своей любовницей? Только все испортил. Получилось нечто чудовищное: и не Мадлен, и не Рене.

— Только не задерживайся! — бросила она на ходу.

Но, увидев, как она уходит от него по залитому солнцем тротуару — вот между ними двадцать, затем тридцать метров, — он чуть не бросился за ней вдогонку, так сильно она напомнила ему Мадлен: ее походка, движение плеч, быстрый шаг, немного стесненный узкой юбкой. Вот она подошла к перекрестку. Господи! Вот-вот она исчезнет! Он сам выпустил ее из рук… Да нет же, дурень, никуда она не денется… Можно не волноваться! Она не так глупа… Преспокойно будет дожидаться в гостинице.

Не в силах больше терпеть, он зашел в кафе.

— Пастис!

Но прохладный крепкий ликер не успокоил его. Все тот же неотвязный вопрос вертелся в мозгу: Рене была Мадлен, и все-таки Мадлен была не совсем Рене.