Люсьена открыла кран над умывальником. Равинель услышал, как звякнул флакон. Должно быть, она тщательно, словно после операции, протирает руки одеколоном до самого локтя. Значит, все же натерпелась страху. В теории-то все просто. Притворяешься, будто ни во что не ставишь жизнь человеческую. Прикидываешься все познавшим, мечтающим о конце… Да-да, именно так. А вот когда смерть уже тут, пусть даже безболезненная, легкая (эвтаназия, говорит Люсьена), чувствуешь себя прескверно. Нет, ему не забыть взгляда Люсьены в тот момент, когда она поднимала с полу подставки, — какой помутившийся взгляд… А ведь она хотела подбодрить Равинеля. Теперь они сообщники. Теперь уже она его не бросит. Через несколько месяцев они поженятся. Впрочем, там видно будет. Ведь окончательно еще ничего не решено.

Равинель вытер глаза и удивился: и чего это он так расклеился? Он сел на кровати, позвал:

— Люсьена!

— Ну что тебе?

Голос был уже обычный, будничный. Он мог поклясться, что в этот момент она пудрится и подкрашивает губы.

— Может, покончить с этим сегодня же?

Она вышла из ванной комнаты с губной помадой в руке.

— Может, увезем ее с собой? — продолжал Равинель.

— Ну, знаешь, голубчик, ты теряешь голову. Тогда незачем было разрабатывать целый план.

— Мне так хочется… поскорее с этим разделаться.

Люсьена еще раз заглянула в ванную, погасила свет и осторожно прикрыла дверь.

— А твое алиби? Знаешь, полиция вправе тебя заподозрить. А уж страховая компания и подавно… Надо, чтобы свидетели видели тебя где-нибудь сегодня вечером, и завтра… и послезавтра.

— Ну разумеется, — выдавил он из себя.

— Хватит паниковать! Самое тяжкое позади… Теперь нечего распускать нюни.

Она погладила его по лицу. От ее рук пахло одеколоном.

Он встал, опираясь на ее плечо.

— Ладно. Значит, я не увижу тебя до… пятницы.

— Увы! Ты сам прекрасно знаешь… У меня дежурство, и, потом, где нам встречаться?.. Ведь не здесь же?

— Нет, нет! Не здесь! — вырвалось у него.

— Вот видишь. Сейчас никак нельзя, чтобы нас видели вместе. Нельзя все испортить из-за… какого-то ребячества.

— Тогда послезавтра в восемь?

— В восемь на набережной Иль-Глорьет. Договорились. Остается надеяться, что ночь будет такая же темная, как и сегодня.

Она принесла Равинелю ботинки и галстук, помогла надеть пальто.

— Что ты будешь делать эти два дня, бедный мой Фернан?

— Ей-богу, не знаю.

— Найдутся, наверное, клиенты в округе, которых тебе надо было бы посетить?

— A-а! Клиенты всегда найдутся!

— Твой чемодан в машине?.. Бритва?.. Зубная щетка?

— Да. Все готово.

— Тогда удираем. Высадишь меня на площади Коммерс.

Равинель пошел к гаражу, а тем временем Люсьена закрыла двери, не спеша заперла замок на два оборота. Тусклый свет фонарей пробивался сквозь белую завесу. Теплый туман попахивал тиной. Где-то там, у реки, трещал с перебоями дизельный мотор. Люсьена села рядом с Равинелем. Тот нервно переключил скорость, поставил машину у тротуара. Потом резким толчком опустил металлические жалюзи гаража, ожесточенно щелкнул замком, выпрямился, оглянулся на дом и поднял воротник пальто.

— Поехали.

Машина тяжело тронулась с места, разбрызгивая желтую грязь, неутомимые «дворники» не в силах были стереть с ветрового стекла липкие брызги. Навстречу им попался бульдозер и тут же скрылся из виду, прорыв в тумане светлый туннель, в котором поблескивали рельсы и стрелки.