Теперь живописуем: фортепьяно бренчало в доме Кольского исправника, лошади привыкли есть рыбу пополам с сеном, а шесть инвалидов забулдыжно пьянствовали в трактире, который назывался «Заходи!».

Край был громадный, и на каждого жителя приходилось по десять квадратных верст. Иначе – царило такое безлюдье, какое трудно себе представить. Этот край назывался Мурманом, а точнее – Александровским уездом Архангельской губернии…

Вот он – хаос камней, воды, неба. Со звоном летели в море дымные ручьи, а там – высоко-высоко на скалах – цвела по веснам душная полярная сирень и черемуха.

Глубоко врезан в скалы Кольский залив, и в самом конце его, в устье двух рек, с незапамятных времен (с 1264 года) догнивал захолустный городишко – Кола; отсюда бежали поморы на парусах за треской и зверем. Сам же городишко – два амбара да избенки, крытые мохом. Ну и церковь, конечно. И кладбище.

Оглушительно – из века в век! – рыдают над тоской человека гагары, и стонут чайки. И, как в сказке, радуя дедов и внуков, пролетают над глухоманью России прекрасные гуси-лебеди…

Так было.

Но и в этом нелюдимом краю, где редко встретишь человека, случались бобыли-нелюдимы. Один такой бобыль, по прозванию дед Семен, осел однажды в десяти верстах севернее Колы. На берегу бухта свалял избенку, и с тех пор эта бухта так и называлась – Семеновской. И текли мимо годы…

Тишина. До чего же тихо под сполохами полярной ночи. Тихо и летом, когда светит незакатное солнце. Редко-редко придет сюда посыльное судно «Бакан», со шлюпки соскочит бравый кавторанг Поливанов и крикнет: «Дедушка! Жив?»

Вылезет дед Семен из тупы, спросит: «А ты чой с пустыми-то руками? Нешто старость мою не желаешь уважить?»

Тогда Поливанов ему бутылочку на камень – стук. Так вот, сидя на бережку, будет дед пить водку и рассказывать, кто проходил мимо, где костер горел, что думалось ему…

Но вот однажды приплыли какие-то важные господа. Стояли на берегу, разводили руками, ахали. Деда взяли за локотки и подвели к высокому дяденьке.

– Это, – сказали, – его высокопревосходительство министр финансов господин Витте… Ты, дед, не пугайся!

Дед сказал министру свою заветную фразу:

– Ты чой с пустыми-то руками? Нешто старость мою не желаешь уважить?

Министр расстегнул кошелек, положил в руку деда золотой.

– Дурак ты, што ли? – обиделся дед. – Да здеся тундра, где я тебе разменяю! Ты бы, мил человек, бутылочкой свистнул…

«Свистнули» деду бутылкой и – уехали.

Потом как-то плыли мимо поморы на ёле, позвали с воды:

– Эй, Семен! Не хочешь ли поглядеть – каки города бывают? И повезли деда еще севернее – в Екатерининскую гавань.

– А воду надо спускать, – недовольно сказали ему потом, и унеслись грехи деда в пропасть. Ошалел дед: колдуны живут!

Уехал к себе, засел в тупе и затих. И опять текло время. Чадно горел фитиль, свитый из моха. Плескались в берег волны. Черные.

Проезжал на собаках мимо бухты Семена Кольский исправник и сказал деду, что – война.

– С кем же мы не поладили? – спросил дед.

– Да с немцем, – ответил исправник.

– А-а-а… Немцев я хорошо знаю: они колбасу изобрели.

– Поть-поть-поть! – гаркнул исправник, и собаки увезли его.

Так текло время, пока 3 апреля 1915 года не явились какие-то люди в Семеновскую бухту, и мрачный десятник Адам Бык сказал:

– Ну, дед, вываливайся с потрохами отсюда.

– Чо? – не понял старик, приложив к уху ладошку.

– Проваливай, говорю.