К концу недели в казну было возвращено материалов и иных ценностей на сумму более полумиллиона рублей. В завершение мероприятия перепуганные чинуши и подрядчики, боящиеся смотреть в глаза друг другу, были собраны в зале городского дворянского собрания. Руднев произнес перед ними речь, которую можно было резюмировать одной фразой: «До конца войны воровать у армии и флота нельзя!» Тех, кто не внемлет, ожидает расстрел. Для тех, кто проникнется и будет трудиться не покладая рук, – вся информация, добытая в ходе следствия, никуда и никогда не пойдет. Все темные делишки, не касающиеся армии и флота, не касаются и Руднева.

Но больше всего городской бомонд и обывателей напугала речь Руднева, которую он произнес перед общим собранием матросов и офицеров отряда своих крейсеров. Перед тем как повести моряков на не характерное для них дело. И самым страшным было начало…

– Товарищи! – По рядам выстроившихся по экипажам матросов и офицеров прошло быстрое, недоуменное шевеление, как по колосьям пшеницы, когда по ним пробегает порыв свежего ветра. Не то чтобы социалистические идеи были особо популярны среди моряков на Дальнем Востоке, но сочувствующие были. Даже среди «белой кости».

– Я не оговорился… Я всех вас считаю своими боевыми товарищами. И тех, кто со мной на «Варяге» прорывался с трофеями вокруг Японии. И тех, кто со мной на «Богатыре» держал на почтительном расстоянии от захваченного купца трех «Мацусим». И тех, кто на крейсерах ходил к японцам в огород. Кто на «Громобое» рванулся нам навстречу, зная, что, быть может, придется отбиваться от пары-тройки асамоидов. А еще тех, кто тушил пожар на «Рюрике», готовился к атаке Камимуры и ходил к Гензану на миноносцах…

Всех вас, от командиров кораблей до последнего штрафного матроса, я считаю своими боевыми товарищами! Ибо мы вместе ходили под Богом и японскими снарядами, даже если мы там были в разное время и не всегда рядом…

Сейчас нам с вами, товарищи мои дорогие, придется заниматься тем, чем армия и флот заниматься не должны – наводить порядок в этом городе. Но я верю, что мы справимся и с этим – не страшнее снаряда под ватерлинию будет. Как бы быстро с этим полиция разбиралась – вам понятно. Поэтому, с дозволения государя, приходится нам самим дрянь сию разгребать.

И еще. Я испросил у государя императора разрешения, чтобы все члены Товарищества ветеранов войн Российской империи, которое мы с вами создадим, имели право обращаться друг к другу как товарищи. Вне службы, конечно. Так что для всех вас я сейчас «товарищ контр-адмирал». Если кто-то из господ офицеров считает, что такое обращение уронит его честь и достоинство – вступление в сие общество дело сугубо добровольное.

Когда смолкли восторженные крики «ура» и оторопевшему Балку удалось на минуту уединиться с Рудневым, тот был схвачен за грудки и с пристрастием спрошен:

– Ты что за балаган устроил, Петрович? Какие, в жопу, товарищи? На кой ляд?!

– Вася, успокойся, – непривычно скромно и застенчиво начал Руднев, – все началось с одной моей идиотской оговорки. Я когда от тебя шел, у меня Стемман что-то спросил, ну а я, голова-то занята, на автомате его и переспросил: «Простите, товарищ капитан первого ранга…» Ну, пришлось пообещать, что разъясню.

Наплел ему позавчера про это гребаное «товарищество», мол, обдумываю… Надеялся, что отвяжется. А он в тот же вечер приперся почти что с половиной офицеров крейсеров и попросил организовать оное общество немедленно! Я думал спустить на тормозах – сказал: «или все участники боевых действий, не струсившие под огнем, включая матросов и даже армейцы, или я не участвую».