Люба: «Народ талантливый, но жулик». Разрушают (церкви, Кремль, которого Есенину не жалко) только из озорства. Я спросил, нет ли таких, которые разрушают во имя высших ценностей. Он говорит, что нет (т. е. моя мысль тут впереди?).

Как разрушают статуи (голая женщина) и как легко от этого отговорить почти всякого (как детей от озорства).

Клюев – черносотенный (как Ремизов). Это – не творчество, а подражание (природе, а нужно, чтобы творчество было природой; но слово – не предмет и не дерево; это – другая природа; тут мы общими силами выясняли).

[Ремизов (по словам Разумника) не может слышать о Клюеве – за его революционность.][17 - Скобки в автографе Иванов-Разумник (псевд. Разумника Васильевича Иванова)]

Есенин теперь женат. Привыкает к собственности. Служить не хочет (мешает свободе).

Образ творчества: схватить, прокусить.

Налимы, видя отражение луны на льду, присасываются ко льду снизу и сосут: прососали, а луна убежала на небо. Налиму выплеснуться до луны.

Жадный окунь с плотвой: плотва во рту больше его ростом, он не может проглотить, она уж его тащит за собой, не он ее.

31 января

[…] Юноша Стэнч[18 - Валентин Стенич] (провожавший меня до дому). Мы – дрянь, произведения буржуазии. Если социализм осуществится (я образован, знаю четыре языка и знаю, что он осуществится), нам останется только умереть. Мы не имеем понятия о деньгах (обеспечены). Полная неприспособленность к жизни. Октябрьский переворот все-таки лучше февральского (немного пахнет самодержавием). Все – опиисты, наркоманы. Модно быть влюбленным в Кузмина, Юрьева (женщины – нимфоманки). Эфир. Каждый вечер – три телефонных звонка от барышень («Вы так испорчены, что заинтересовали меня»).

Нас – меньшинство, но мы – распоряжаемся (в другом лагере современной молодежи). Мы высмеиваем тех, которые интересуются социализмом, работой, революцией и т. д.

Мы живем только стихами. За пять лет не пропустили ни одного издания. Всё наизусть (Бальмонт, я, Игорь Северянин, Маяковский… тысячами стихов). Сам пишет декадентские стихи (рифмы, ассонансы, аллитерации, танго). Сначала было 3 Б (Бальмонт, Брюсов, Блок); показались пресными, – Маяковский; и он пресный, – Эренбург (он ярче всех издевается над собой; и потому скоро мы все будем любить только Эренбурга).

Все это – констатированье. «И во всем этом виноваты (если можно говорить о вине, потому что и в вас кто-то виноват) – вы отчасти. Нам нужна была каша, а вы нас кормили амброзией».

Я каждые полгода собираюсь самоубиться». […]

30 августа

Весной 1897 года я кончил гимназические экзамены и поехал за границу с тетей и мамой – сопровождать маму для леченья.

Из Берлина в Bad Nauheim[19 - Бад-Наухайм, курорт в Германии.] поезд всегда раскачивается при полете (узкая колея и частые повороты). Маму тошнило в окно, а я придерживал ее за рукава кофточки. После скучного житья в Bad Nauheim'е, слонянья и леченья здорового мальчика, каким я был, мы познакомились с m-me Садовской.

Альмединген, Таня, сестра m-me Садовской, доктор, ее комната, хораллы, Teich[20 - Пруд (нем.).] по вечерам, туманы под ольхой, мое полосканье рта viaigre de toilette![21 - Туалетным уксусом (франц.).], ее платок с Peau d'Espagne.