Кейон смотрел на нее, распластавшуюся на столе, на изящный изгиб ее спины, на ее полные груди, прижатые к столешнице так, что он видел их даже со спины, на ее маленькие руки, вытянутые над головой, пальчики, вцепившиеся в дерево, круглую попку, подающуюся ему навстречу при каждом толчке. Это было самое чувственное зрелище в его жизни.

Кейон начал думать о своей тюрьме, чтобы сохранить над собой контроль. Он хотел, чтобы Джесси получила удовольствие первой.

Стиснув зубы, он начал мысленно повторять описание своего ада. Пятьдесят две тысячи девятьсот восемьдесят семь камней.

Он хотел доставить ей такое наслаждение, чтобы всякий раз при взгляде на него ее тело вспоминало об этом и жаждало повторения. Двадцать семь тысяч и шестнадцать из них слегка светлее прочих.

Он хотел, чтобы все ее сексуальные фантазии были только о нем. Хотел так же, как стать ее мужчиной, ее защитником, ее лучшим другом. Тридцать шесть тысяч и четыре камня скорее прямоугольные, чем квадратные…

Кейон просунул под нее руку, нашел пальцем шелковистый бутончик между ее ног и начал играть с ним нежно, поглаживая. Девятьсот восемнадцать камней скорее шестиугольные… Кейон стать гладить быстрее и сильнее. И снова легче, нежнее, двигая пальцем по кругу одним лишь намеком на прикосновение.

— О-о-ох… Кейон, это так приятно!

Он медленно двинулся назад, потом резко вошел в нее. Рукой он дразнил ее, чередуя медленные и нежные движения с настойчивыми и быстрыми, двумя пальцами гладил ее влажный холмик, добираясь до того места, где входил в нее. Туда, где они становились единым целым. У девяноста двух камней по поверхности идет бронзовая жилка. Три камня треснули.

Джесси бешено извивалась от его чувственных ласк. Одна большая ладонь придерживала ее попку, вынуждая оставаться на месте, вторая оказалась между ног спереди и нежно, осторожно и уверенно ласкала ее клитор. Эта рука отстранялась, когда Джесси уже хотела кричать, и возвращалась, как только она была готова ее почувствовать. Джесси цеплялась за край стола, ее трясло. Каждое сексуальное прикосновение шоковой волной пробегало по телу.

Оргазм накрыл ее так внезапно, что она издала дикий полувсхлип, полукрик. Джесси прижала тыльную сторону ладони ко рту и только беспомощно всхлипывала, сотрясаясь от волн наслаждения, впитывая то, что он дарил ей, содрогаясь от толчков его бедер, которые выжимали из нее последние капли удовольствия, и от прикосновений его опытной руки, которая не прекращала ласк.

Ее тело горячо сжималось и пульсировало вокруг его члена, и эти ощущения были слишком сильными для Кейона. Он не мог сдержаться, поэтому не стал и пробовать. Он рухнул вперед, накрыл Джесси своим телом, приподнял ее, прижимая спиной к своей мускулистой груди, и прорычал у ее уха: «Ты моя, Джессика. Ты понимаешь это? Моя». Еще два толчка, и он не выдержал и кончил в ее жаркую тугую плоть.

Непостижимое чувство правильности того, что его семя изливается в нее, подчеркнутое поглаживаниями ее сверхчувствительного после оргазма клитора, снова довело Джесси до пика. «Ты тоже мой, горец», — такой была ее последняя связная мысль перед тем, как они соскользнули на пол, где и лежали некоторое время, не размыкая объятий.

Кейон сидел на полу у камина, оперевшись плечами на оттоманку, и зачарованно смотрел на Джессику.

Она сидела, скрестив ноги, на овечьей шкуре возле яркого пламени, в которое он только что бросил сушеный вереск. Ее глаза искрились, короткие черные кудряшки были слегка взъерошены, на бедрах было завязано алое бархатное покрывало. Джесси о чем-то рассказывала, оживленно жестикулируя. Кейон понятия не имел — о чем, потому что не слышал ни единого слова.

Она была обнажена до талии, и ее высокие круглые груди подпрыгивали от каждого жеста. Розовые соски слегка припухли от любовных игр.

Теплый свет камина подчеркивал каштановые прядки в ее волосах, оттенок, которого Кейон не замечал раньше, и слегка золотил нежную кожу.