|
За счастье вы почли бы, что нас не съели рыбы: такие были волны, такие coups de vent – вам, сударь, и не представить себе! Один должен был всечасно drawen воду из лодки, другой – изо всей мочи holden кормило, ни о чем ином не приходилось и thinken . «Как они говорят, – думал аббат. – Как грубо и низко. – Ибо мнил, что досадует на их речь, а на самом деле был разочарован тем, что они не наловили рыбы. – Хоть я и рад их благополучному возвращению, – думал он, – хоть на душе у меня теперь куда легче, все же они погрязли в невеже-стве». – Поелику господь вас спас, – молвил он, – я полагаю, ребята, что вы усердно взывали к нему в беде. – Да, да, сударь, не без того. – И не примешали к молитве вашей никаких иных словес, всяких там неподобных заклятий и прочего вздора прежних времен? – Нет, нет, сударь, как можно. «Наверно, все же не удержались, – думал он. – При таком-то невежестве. Какие у них рыжие бороды, какое красное, просоленное, жилистое и мускулистое тело, нагое до пояса. Почему они так обнажены, почему сбросили с себя фуфайки и куртки в такую погоду?» Он окинул глазами лодку, которая снаружи была выкрашена в зеленый цвет, но на которой уже сплошь облупилась краска, так что повсюду проглядывал белый грунт. В ней лежали сети, два весла, шест. У кормы, заваленной их одеждой, возвышался какой-то предмет. – Что это у вас там? – спросил он и указал посохом на корму. – Это наше poor people's добро, – пробормотали рыбаки. – Господину оно ни к чему. «Неужели они все-таки с рыбой, – думал он, – и хотят съесть ее сами? Что бы еще прятать им под одежой? Они явно смущены. Нужно разобраться, в чем дело». И со словами: «Дайте-ка посмотреть» – он потянулся к загадочной клади посохом и откинул в сторону их пропотевшую ветошь. Под ней оказался бочонок, ядреный и ладный, с расписными клепками. – Ну вот! – сказал он. – Как попал к вам в лодку, мужчины, этот нарядный бочонок? Что в нем такое? – What shall быти овамо! – отвечали те, стараясь не глядеть на него. – Пожитки poor people's. Fresh water , смола, dram , чтобы пропустить глоточек. И один до смешного противоречил другому. – Вы лжете, – молвил с укором аббат. – Вы не обязаны правильно говорить. Но говорить правду обязаны. И он подошел поближе, ощупал бочонок и склонился над ним, дабы лучше все рассмотреть. Вдруг он отпрянул и всплеснул руками. Изнутри, через отверстие, до уха его донесся плач. – Боже правый! – воскликнул он. – Тихо! Молчите, не шевелитесь, мне нужно прислушать-ся! И наклонился еще раз. Плач повторился. – Блаженные духи, благовестники славы небесной! – промолвил аббат, на этот раз уже со-всем негромко, ибо у него пропал голос, и многажды сотворил крестное знаменье. – О мужчины, сыновья одной матери, Виглаф и Этельвульф, откуда у вас сия бочка? Ибо, знаете ли вы о том, или нет, клянусь вам, что в ней сокрыто дитя человеческое. – Всего только дитя человеческое? – спросили они. Об этом они и ведать не ведали, они даже разочарованы, если в ней ничего больше нет. Студя руки, выловили они бочку из волн, ибо у входа в бухту носилась ладья без mariner'а , они повернули к ней, подтянули ее шестом и погрузили бочонок в свою лодку, полагая, что в нем найдется какая-нибудь пожива для poor people и что никому нет до этого дела, если они приберут находку к рукам. – Ни слова больше! – прервал их Грегориус. – Ибо каждое слово праздно, а каждое мгнове-ние дорого. Мигом вытащить бочку на берег, вот сюда, где я расстелил покрывало с собственного плеча. Не болтать и не мешкать! Тут же, на месте, откройте чудесную, необычную бочку сию. |
