— Руки мыть, ишь ты! А я чайник вскипачу, — сказала она и скрылась на кухне.

Боря повздыхал, обломившись с кусочничеством и двинулся в ванную. Открыл ещё одну скрипучую дверь на которой вместо замка висел ржавый крючок, покачал головой и щёлкнул выключатель.

Одинокая лампочка с плафоном натужно заискрилась. Свет падал неровно из-за пыли и насекомых, забившихся в плафон. И перед Борей предстала удручающая картина, которую он как-то позабыл по истечению лет, отвык.

Куски дыбящегося кафеля на неровных стенах, рисунок местами истёртый до бела. Отверстия воздуховода забиты несколько сантиметровым слоем пыли и не работают, отчего в ванной запах сырости. Кусок линолеума, брошенный на пол, рваный и затоптанный. На унитазе нет крышки, а краны в известняковом налёте поросли.

Все такое старое и затхлое, что требовало замены ещё лет десять назад.

Заходить внутрь не хотелось, но Сивый переборол себя. Подошёл к раковине, в рыломыльных принадлежностях обнаружил кусок хозяйственного мыла, а рядом с унитазом вместо туалетной бумаги стопку газеток. Это сейчас трехслойная туалетная бумага, а тогда как-то так справлялись. Зацепил ведро воды, за малым не перевернув. Выругался.

Зачем здесь ведро стало понятно, стоило открыть кран. Раковина истошно отрыгнула канализацией и из крана вылилась тонюсенькая струйка ржавой воды. Забыл Боря, что водоснабжением беда, как есть забыл. Чтобы вымыться или смыть дерьмо в унитаз требовалось выходить во двор, к колонке.

Сивый взял ведерко, в котором оказался корчик, полил руки и вымыл куском хозяйственного мыла. Понаблюдал, как пенная мутная водица стекает в отверстие в раковине, тоже забитое ко всем чертям.

«Грустно все».

Если в годы молодости Борису Дмитриевичу казался привычным и обычным такой уклад, то теперь имелось отчетливое понимание — не должно быть так. Мало какая советская семья пережила распад Союза без сложностей, а бабке в одиночку воспитывающего внука пришлось тем более нелегко. Тамаре Семёновне надо низко в ноги кланяться за то, что тянула на шее аболтуса, а не отдала в Детский дом.

Сивый вытер руки и вернулся в зал, где бабуля разливала чай.

Зал пребывал в полутьме — света с улицы явно не хватало для нормального освещения. Сивый щелкнул выключатель, но лампа не сработала.

— Перегорело?

— Оставь, дядя Гена говорит в выключателе дело.

— Дядя Гена? — Боря приподнял бровь, смутно припоминая дядю Гену.

— Ну Лобутько, сосед наш. Обещал прийти посмотреть.

«Ясно», — Сивый посмотрел на старую советскую люстру на потолке. — «Разберёмся, бабуль».

— Ну рассказывай, внучок, как все прошло? — бабуля сложила на стол руки и внимательно посмотрела на Бориса, приступившего к трапезе.

— Пойдёт, ба. Сама как? — спросил Сивый, уминая пирожки. Вкусные такие, заразы.

— Да я что, вот на кухне все утро проторчала, валерианку пила. Думал все от твоем сегодняшнем выступлении, — вздохнула Тамара Семёновна. — А меня Марфа Константиновна успокаивала. Говорит, Тома — у тебя золотой внук растёт.

— У нас телефон работает, ба? — удивился Борис.

— Работает, я ж у Марфы Константиновны заняла на оплату. До пенсии, — женщина тяжело вздохнула. — Как твою сивую черемуху встретили?

Боря плечами пожал.

— Хрен с ней с черемухой, ты мне лучше скажи для дома нужно что? Принести, достать, починить?

Сивый понимал, что задаёт вопрос дебильный по своей сути — для дома нужно абсолютно все, жили они за гранью нищеты, а сломано оказалось все, что только могло сломаться.