Вылитая Машка сидела перед ним и невинно строила глазки.

— А ну ка иди к папо…, — начал было говорить Сивый, хлопая ладонью по коленке, но осекся.

Прокашлялся.

Голос больно странный такой, не говорит, а пищит как будто. Куда делся его раскатистый бас?

Баба тоже среагировала странно, не так, как подобает той чью любовь покупают за деньги. Она смотрела на Сивого будто на идиота, с возмущением, и даже покрутила пальцем у виска.

— Ты дурак Шулько? А если Серёжа услышит? Хочешь чтобы он нас обоих прям здесь похоронил? — снова заговорила Машка знакомым до боли голосом.

Хотя за голос Сивый не стал бы ручаться, ну не может же быть совпадения один к одному. Поэтому показалось наверняка.

«Розыгрыш что ли какой в честь юбилея?

Во дела, заморочились братаны, респект и уважуха», — догадался Боря.

— Чего ты вылупился? Твой стих разбирают! Вениамин Бенедиктович зовёт тебя читать стихи, ку-ку, — прервала девка размышления Бориса.

И действительно, они сидели в аудитории, на семинаре по литературе. Это Сивый понял, когда огляделся по сторонам. Старая аудитория забита грубо сколоченными деревянными партами, линолеум на полу дыбом стоит, окна деревянные, а шторы поедены молью и выцвели. Ах да, ещё по портреты классиков висят — Пушкин, Лермонтов. Выцветшие такие.

— Ясно, — пробурчал Борис, энергично растирая рукой лоб.

А увидев собственную руку аж вздрогнул от неожиданности.

«Не понял?»

С пальцев исчезли перстни-наколки — чёрный квадрат, кинжал обвитый змеей и чёрный могильный крест. С тыльной стороны ладони исчезла наколка с изображением восходящего солнца.

Появилось новое понимание — видать Борис Дмитриевич в реальности сознание потерял. И пока его везут по скорой в больничку, в разгоряченной голове всякое чудится. Приход такой поймал.

«Это ведь тот самый день, в 91-м, когда… случилось то, что случилось», — сразу сообразил Сивый.

Следом обнаружил на столе знакомый томик со стихами собственного сочинения. Перевёл взгляд на Вениамина Бенедиктовича, ведущего семинара современной поэзии. Жаба, как звали Вениамина Бенедиктовича в студенческих кругах, слыл известным критиком с советских времен и председательствовал в недавно образованном союзе писателей РСФСР, в местном отделении общественной организации. Критик был одет в старый пиджак цвета мусорного мешка и носил очки с толстыми линзами и оправой телесного цвета.

Зажравшийся такой важный кабан, поверивший в себя. С неплохими такими возможностями по части вопросы интересные порешать.

Подбородок, на толстой харе точно как у жабы (отсюда и погоняло прилипло) надувался при каждом вдохе. В руках платок — испарину смахивать. Рожа у Вениамина Бенедиктович вся мокрая.

«Выглядит собака сутулая точь в точь, как тогда», — подметил Боря.

И поймал себя на мысли, что в кабинете духота, хотя окна открыты. Вот тебе кстати первая нестыковочка, дело тогда происходило зимой, аккурат после нового года…

— Ты выступать собираешься, Шулько? — высрал Жаба, пуча на Сивого маленькие свинячьи глазки. — Или особого приглашения ждёшь? Так его не будет!

«Базарит также как тогда и живее всех живых, сука такая», — не смог сдержать своего раздражения Борис.

— Собираюсь — буркнул он, поднимаясь из-за парты.

И тут вдруг понял, что чувствует себя совершенно неуютно в собственном теле. Как будто пиджак с чужого плеча примерил, а он на несколько размеров меньше оказался. Ощущения странные такие… руки короткими кажутся, ноги тоже, как будто не с того места растут.