— Не видно, — спокойно заметил Гриша.

— Вы еще молоды и не видели, так я уж постараюсь показать!

Крикливец почти с любопытством рассматривал Пшоня.

— Послушайте, — хмуря брови, сказал он, — вы понимаете, что ваша деятельность противозаконна? Я официально предупреждаю вас…

— Го-го! — нацеливаясь на него усами, посмеялся Пшонь. — От предупреждений еще ни у кого живот не болел. А я тут наведу порядок! Пришли — вот и хорошо. Я сам уже хотел идти либо к одному председателю, либо к другому. Мне нужны доски.

— Собираетесь умирать? — поинтересовался Гриша.

— Что значит — умирать?

— Тогда зачем же доски? Я думал, на гроб.

— Меня никому похоронить не удастся! Я очень живучий!

Окуней бы на тебя ловить, подумал Гриша, но одернул себя за такие несусветные мысли, потому что его общественное положение не давало права сравнивать человека с наживкой, даже такого, как Пшонь. А какую кару можно было бы для него придумать? Если блоху увеличить в тысячу раз, она станет такой, как сковородка. Вот бы такое миллионокусачее чудовище напустить на этого кляузника! Это был бы уже не детский талатай.

Гриша с надеждой посмотрел на Крикливца: может, хоть тот как-то напугает этого нахала? Но Крикливец, видно, тоже впервые в жизни встретился с таким экземпляром людской породы и немного даже растерялся. А Пшонь тем временем еще сильнее распоясывался.

— Доски мне нужны для шкафа! — заявил он. — Чтобы прочным был шкаф и на ключик запирался! У меня секретные материалы. Досье на все ваше образцовое село. На всех имею! Я все про всех знаю! Я знаю больше, чем вы все думаете! Я знаю такое, чего никто не знает!

— Ой, я знаю, що грiх маю, — насмешливо пропел Гриша, но Пшонь осадил его:

— Еще молод тут меня прерывать!

— Ну хорошо, я молод. А вот товарищ Крикливец, районный руководитель, специально приехал, чтобы вывести на чистую воду такого пасквилянта, как вы.

— Районный масштаб для меня уже давно пройденный этап! — цинично оскалился Пшонь. — Я вас еще до столицы доведу, вы у меня все запрыгаете на сковородке!

Левенец взглядом попросил поддержки у Крикливца, но тот, сделав Пшоню предупреждение, казалось, исчерпал арсенал своих административных средств и теперь только вращал бровями так энергично, будто хотел перебросить их через свою голову.

Тогда Гриша прибег, как ему казалось, к самой большой угрозе, заявив Пшоню:

— Между прочим, вы тут угрожаете нам столицей, а мы как раз пригласили из столицы писателя, чтобы он показал народу вашу позорную деятельность.

Уже в следующий миг Гриша понял, что не следовало упоминать о столичном авторе, потому что Пшонь так и впился.

— Это какой же писатель? Тот, что «Роксолану» нацарапал? Заигрывает с вами, хвастает, что происходит из казаков? Из каких там казаков! Из турок он! И дед его из турок, и отец. И не Загребельный он, а Загре-бей. Я еще до него доберусь. Запрыгает у меня на сковородке! Турок, а раз турок — ищи возле него гарем на сотню женщин!

— Каких женщин? — возмутился Гриша. — Свиридон Карпович знает его уже сорок четыре года. Вместе были на фронте. Писатель с женой живет тридцать пять лет. Дети. Внуки. Старый человек.

— Старый? Разберемся, зачем ему наша медицина продлила жизнь, почему не умер до сих пор? На войне был? Был. Всех там убивало, а он уцелел? Из ста его однолеток девяносто семь погибло, только трое уцелело. А почему именно он уцелел? Никто не подумал об этом, а Пшонь подумал! Потому что у Пшоня золотая голова! Я еще доберусь до этого писателя! У него одна ручка стоит столько, сколько стоит центнер пшеницы по государственной цене.