Эти трубы отводили из каждой турбины отработавший в ней пар бутана в конденсатор, где он должен был сжижаться и в виде жидкости вернуться опять в котел-испаритель.

Внизу, в зале, царило безлюдье, и черные горбатые существа жили своей задумчивой жизнью, предоставленные самим себе. Лишь изредка по среднему проходу, как по проспекту, бесшумно проносился электрокар с человеком на его площадке. И опять надолго безлюдье.

Первые дни Женя подолгу простаивала, очарованная этой самостоятельной, ритмической, скрыто-напряженной жизнью зала. И сейчас она на минуту задержалась, впивая в себя своими раскосыми монгольскими глазами эту все еще волнующую ее картину. Потом она бросилась бегом к непрерывному лифту, и через минуту ее маленькая складная фигурка пролетела на электрокаре через весь зал, сквозь лиановые сплетения труб и исчезла под выходной аркой. Тут она встретила меня с Бойцовым. Мы с ним шли на обычную утреннюю проверку работы испарителя и еще издали видели, как Женя вышла из лаборатории, и поджидали ее. Присоединившись к нам, она немедленно сообщила о завтрашнем госте, и это известие нас очень обрадовало. Нельзя было сказать, чтобы на своей уединенной станции мы были очень избалованы посетителями.

Правда, наше телекино приносило нам кусочки жизни со всей страны и со всего мира: мы регулярно слушали и видели московские, парижские, нью-йоркские концерты, лекции, театральные спектакли, съезды, доклады, разговаривали с далекими родными и друзьями. Но живые люди редко заглядывали к нам. И потому обещанный приезд Кечмаева всех нас обрадовал.

Пока мы спускались в нижний этаж, где помещался испаритель, Женя успела уже вцепиться в Корнея Бойцова, подсмеиваясь, подшучивая и дразня его. Добродушный увалень с медвежьими ухватками, Корней, как мог, немного смущенно отшучивался и отбивался, но это ему плохо удавалось. Он больше сопел, улыбаясь, поглядывал на миловидное, чуть скуластое лицо Жени с характерным тунгусским лбом.

В испарительном отделении было так же безлюдно и тихо. Оно тянулось под всем турбинным залом, и каждому ярду турбин наверху здесь соответствовал длинный, стопятидесятиметровый, бетонный ящик высотой от потолка до пола. Эти два бетонных ящика были испарителями. В них подавалась через трубу морская вода из-под льда и жидкий бутан из конденсатора. В этих бесконечно длинных бетонных «котлах» бутан, смешиваясь с теплой водой, замораживал ее в ледяную крупу и сам превращался в пар. И через семьдесят пять коротких вертикальных труб этот пар врывался в турбины наверх, заставлял их вращать свои генераторы.

На темно-зеленых бетонных стенах испарителей покрытых слоем блестящей, как будто лакированной, пластмассы, были помещены различные измерительные и контрольные приборы. Они автоматически следили за равномерностью подачи воды и бутана, за их состоянием и качеством, за упругостью и давлением паров бутана, за своевременным и полным удалением льда из испарителя. Все показания этих приборов так же автоматически по проводам электрической сигнализации передавались в лабораторию Жени и в комнату дежурного инженера-диспетчера.

Теперь Женя вместе с Бойцовым проверяла работу приборов на испарителях, как она проверяла до того их показания у себя в лаборатории.

После двухчасовой работы мы поднялись на непрерывном лифте в мой кабинет на той же галерее, где помещалась лаборатория Жени. Здесь на своем столе я нашел обычную в этот час дня метеорологическую сводку с нашей Диксоновской радиостанции.

Сводка сообщала неприятные вещи: быстро надвигается с северо-востока сильная пурга.