|
Много было и тех, кто готов был сражаться за дело принцев, дядей маленького короля, а не за него самого, о котором сторонники этого дьявола, графа Прованского, без стеснения говорили, что он сын не Людовика XVI, а слишком соблазнительного графа де Ферзена. Брат короля, в то время укрывшийся в Вероне, но по-прежнему стремившийся получить корону, о которой он мечтал с детства и ради владения которой он всегда был готов на любые преступления, содержал множество агентов. Правда, чаще им платили обещаниями, а не деньгами. У него оставались соучастники даже в окружении Конвента. Вывод следовал один: юного короля необходимо было вывести из-под возможного удара.
И бальи было поручено доставить его в Рим, где его прапратетушки, Аделаида и Виктория, дочери Людовика XV, пользовались щедрым гостеприимством Папы Пия VI. В действительности именно суверенному понтифику принц Конде собирался доверить драгоценного подростка. Драгоценность, да и в то же время и помеха, даже после официального сообщения о смерти в Тампле последнего ребенка из тех, кем заменили сына Марии-Антуанетты. Граф Прованский тогда объявил себя королем под именем Людовика XVIII, а после падения Робеспьера проявлял нетерпеливое желание собрать куски трона. Он делал вид, что не подозревает о существовании спасшегося наследника престола, поэтому последнего требовалось прятать особенно тщательно. Но в 1796 году, вследствие молниеносной кампании генерала Бонапарта, положение Папы Римского становилось весьма шатким. — Я хорошо знал Пия VI в те времена, когда он был просто кардиналом Браски. Его несчастье заключается в том, что он всегда проявлял себя как человек запуганный и нерешительный, — вздохнул бальи. — Видя в Бонапарте сына Антихриста и убежденный в том, что рано или поздно он возьмется за Рим, Папа жил в страхе от одной мысли о том, что, войдя в Ватикан, французские войска обнаружат там принца. И тогда я предложил последнее решение, которое показалось мне приемлемым: увезти Луи Шарля на Мальту к последним рыцарям. Я был уверен в том, что под двойной защитой наших укреплений и Великого магистра, Его высокопреосвященного высочества Эммануэля де Роган-Польдюка, последний из королей Франции сможет вырасти и стать мужчиной, достойным своей крови... Я даже пожалел о том, что не решился на это раньше, так как видел в этом определенный символ... — Какой? — Когда 10 августа 1792 года королевской семье пришлось бежать из Тюильри, разграбленного и залитого кровью верных швейцарских гвардейцев, она укрылась сначала в конце садов в Ассамблее, где ее разместили в квартире писца, а потом перевели в Тампль... — Я знаю об этом, — нетерпеливо перебил Гийом. — Позвольте же мне продолжить! Возможно, вы не знаете о том, что перед тем, как королевскую семью перевели на ночь — и, к несчастью, на все последующие дни — в главную башню Тампля, она ужинала во дворце Главного приора Мальтийского ордена во Франции, которым был тогда принц Конти. Его самого там, разумеется, не было, и он не смог принять королевское семейство. Если бы Религия тогда еще сохранила какую- то власть в этой обезумевшей стране, ни король, ни его семья никогда бы не оказались в зловещей башне. Но дворец был всего лишь зданием, попавшим в лапы грабителей, и он не смог защитить своих гостей. Мне казалось, что, доверив принца Великому магистру и нашему острову-крепости, я каким-то образом верну все в исходную точку. С согласия Его святейшества и с письмом, написанным его рукой, мы ночью поднялись на одномачтовое судно, которое ожидало нас в Чивитавеккье... — Судя по всему, вы оба прибыли в нужное место! — констатировал Тремэн, который не собирался сдаваться. Но воспоминания так далеко унесли бальи, что он не почувствовал иронии своего гостя. Его усталые глаза видели что-то далеко за обветшалыми стенами замка, за садом, в котором по-прежнему бушевала буря. Он видел остров, освещенный средиземноморским солнцем, голубые волны, высокие крепостные стены, красное знамя с белым крестом, полощущееся на фоне лазурного неба. |
