– Из глубокого, – во рту поселился вкус крови и чего-то кислого. Ран повернул голову и прищурился, пытаясь сложить расплывающуюся фигуру в белых одеждах. – Я рад, что ты все еще жив, старик.

Анакин тихо рассмеялся и поднес к губам аида глиняную кружку.

– Пей. Это поможет.

Лавьер с трудом сделал несколько глотков и снова закрыл глаза. Даже слабый свет свечей причинял невыносимую боль.

– Насколько я плох? – хрипло спросил он.

Целитель молчал, и Ран вскинулся, жестко всмотрелся в старческое лицо.

– Ты умер, Ран, – тихо сказал Анакин. – Когда я нашел тебя, твое сердце остановилось.

Лавьер усмехнулся.

– Но я ведь по-прежнему здесь, ведь так?

– Мне пришлось потрудиться, – старик отошел к грубо сколоченному столу, на котором темнели пучки трав.

Лавьер окинул взглядом сгорбленную спину, трясущиеся ладони, лицо, испещренное столь глубокими морщинами, что казалось куском высохшего дерева. Он не стал спрашивать, сколько силы влил в него целитель. Он и так знал ответ. Много. Очень много. Возможно, все силы, что у него были.

– Знаешь, я никогда не спрашивал, почему ты делаешь это для меня, – задумчиво протянул Лавьер, и Анакин пожал плечами.

– Возвращаю долг, Верховный аид, – беззубо улыбнулся он. – Ты дал мне больше, чем я мог желать.

Лавьер качнул головой.

– Я лишь не хотел потерять твою силу, старик.

– Конечно, – Анакин снова поднес кислое питье к его губам. – Конечно, Ран. А теперь пей и спи. Ты должен выздороветь, иначе я зря потратил свою силу.

Несколько дней слились для Лавьера в бесконечную череду провалов, в которые он падал, словно в архар, и мучительных пробуждений. Даже сила целителя не была способна полностью восстановить израненное человеческое тело того, кто уже шагнул к Сумеречным Вратам. Ран Лавьер всегда знал, что человек, называющий себя Анакин, был самым сильным светлым из всех, кого он встречал в своей жизни. Возможно, он даже мог встать в один ряд с тем, кого называли Белый Свет. Ведь он совершил почти невозможное – запустил сердце, что молчало в груди аида уже несколько мгновений. Но даже сила Анакина не могла изменить пустоту внутри Рана.

С каждым днем, восстанавливающим его тело, эта пустота становилась все больше.

Там, где раньше был дар, теперь зияла пропасть, и она разрасталась трясиной, грозя засосать разум и душу. Никогда Лавьер не ощущал такой всеобъемлющей, такой невероятной пустоты внутри. Он чувствовал себя выпотрошенной рыбой, что все еще бьется на песке, надеясь дотянуться до соленой воды. Не понимая, что даже если ее подхватит волна, это уже ничего не изменит.

Пустота пожирала Лавьера, тянула все глубже в бездну, убеждала сдаться. «Зачем ты борешься? Ради чего?» – шептала она. Заглядывала в покрасневшие и слезящиеся глаза, усмехалась. «Зачем, Ран Лавьер? Все кончено… Для тебя все кончено… смирись»

Смирись и прими свою судьбу, в которой больше нет ничего для тебя. Смирись и перестань дышать, потому что твое дыхание больше не нужно. Ты проиграл. Ты проиграл…

Впадая в забытье, Ран Лавьер слышал голос своей пустоты так ясно, как не слышал живых людей. Она звала его, она угрожала, она манила.

Смирись… Ты проиграл… Все кончено… Калека без дара… Изгнанник без власти… Человек без души… Мужчина без… раяны. Для чего тебе жить?

И, проваливаясь в пропасть, Ран не мог найти ответ. Для чего? Для чего…

…Она стояла там, у берега холодного моря.