|
На них зиждятся традиции, патриотизм, понятия чести, веры и другие составляющие культуры. Зато общества на цивилизационном уровне, с универсальными условиями реализации прав и потребностей человека и связанной с ними демократией, с национализмом, преодолевшим культурный патриотизм, с располагающей, готовой к мобилизации массой как совокупным рабочим, реагирующим не на понятия и ценности культуры, а на пропаганду и внушающее воздействие, этот универсальный язык цивилизации, оказались единственно способными к осуществлению мобилизации неограниченной. Цивилизация рождает новый тип дисциплины и соответствующую сферу ее выражения — работу, будь ею производство, война или интеллектуальная деятельность. Конкретность связей индивидуальностей уступает место отвлеченности, обезличенности и жестокой функциональной заданности человеческих отношений. «Одновременно возрастает ценность масс», а прогрессивными формами их консолидации в целостности — мобилизации — выступают фашизм, большевизм, американизм, сионизм, движение цветных народов.
Исторические типы общества соответствуют субстанциональным гештальтам его активных агентов. Гештальт буржуа традиционного гражданского общества сменяется, как писал Юнгер, гештальтом рабочего, относящегося к обществу, жизнь в котором преобразована в энергию труда как всеобщее состояние человека. Последнему посвящен главный философский труд Юнгера — «Рабочий», опубликованный в 1932 г. Спустя десять лет он все еще находил свой анализ ситуации правильным и в фашизации Германии видел причины ее военных успехов, хотя сама война уже перестала восприниматься им как продуктивная часть универсальной работы. Эта убежденность лежит в интеллектуальной подоснове дневников. В дни разгрома Франции у него состоялся знаменательный разговор с попавшими в плен ветеранами первой мировой войны. Во время него Юнгер проверяет свое понимание происходящих событий. Его невольные собеседники ответ на вопрос, в чем они усматривают причину краха Франции, бесхитростно видели в военно-техническом преимуществе немецкой армии и расстройстве внутри французских войск, а также в бестолковости командования. «И они задали мне вопрос, могу ли я свести успех немецкого наступления к одной формуле». Французам было невдомек, что передними был знаменитый автор философской теории, содержавшей универсальный ответ на все подобные вопросы, и что они, по сути дела, подвергаются небольшому оскорбительному экзамену. Их видение поражения было ситуативным: общее расстройство военного дела Франции, бездарность командования и политиков, возможно измена. Но философ смотрел на дело иначе: «И я ответил, что вижу в этом успехе победу человека трудящегося, рабочего». Французские солдаты, не читавшие трактата Юнгера, не поняли глубоких мыслей офицера-философа, изрекшего им, униженным позором поражения, абстрактную поучительную максиму. «Они ведь не знают, что происходило с нами с 1918 года, они не ведают опыта тех лет, словно слитого воедино в пылающем тигле», — резюмировал Юнгер. Зато Франция, по его мнению, неуклонно теряла в эти годы способность к тотальной мобилизации, видимо, укоренившись цивилизационно в гештальте буржуа и партикулярных ценностях. Конечно же, Юнгеру не терпелось посетить Россию, чтобы на месте соотнести свои многообразные представления о ней с реальностью. Тех же, кто посылал его в Россию, побуждения, двигавшие писателем, не интересовали. Похоже, он выполнял роль эмиссара, призванного выяснить ситуацию в руководстве Восточного фронта и установить связи с нужными людьми. В известном смысле, он был конфидентом тех, кто от критического дистанционирования постепенно переходил к организации заговора против верхушки рейха. Об этом можно судить по общему духу записей, по тому, как шла подготовка к командировке, и наконец, что важнее всего, по тем обязанностям, которые были вменены Юнгеру при штабе командования оккупационных сил во Франции, о чем мы ранее говорили. |
