Передвигаясь по залу между степенными дипломатами и торопливо снующими официантами, стараясь не попасть на глаза резиденту, Петр с ненавистью рассматривал возвышавшиеся на столе горы салатов из крабов, красной и черной икры, ломтей осетрины, лососины и других разносолов.

Седые макушки «московской» терялись в гуще черносургучных головок «киндзмараули», «хванчкары» и «мукузани» — в послевоенные годы считалось хорошим тоном подавать вина, на которых, по замыслу устроителей приемов, был настоян победоносный дар Генералиссимуса.

Изобилием экзотической снеди и грузинских вин советские дипломаты под флагом традиционного русского хлебосольства должны были упоить и укормить коллег из приоритетных государств.

Это был второй дипломатический прием в заграничной жизни сотрудника Главного разведывательного управления Генштаба Вооруженных сил СССР подполковника Петра Семеновича Попова, прибывшего в венскую резидентуру ГРУ на стажировку. Первый состоялся в ноябре 1952 г. по случаю 35-й годовщины Великой Октябрьской социалистической революции. Тогда у Попова впервые возникло острое чувство мести в адрес своих преуспевающих коллег.

Сегодня вечером он, наконец, осмыслил глубину пропасти, пролегавшей между ним, экс-фронтовиком, и этими лощеными крысами, отъевшимися в тыловых норах, укрывшись за спинами своих влиятельных папиков…

* * *

С раннего детства Петр был маниакально озлоблен на окружающий его мир, и как всякий хронический неудачник, патологически завистлив.

Новичок в разведке, Попов попал в ГРУ благодаря высокой протекции генерал-полковника Ивана Серова, у которого во время войны состоял порученцем и по совместительству собутыльником.

Он не обладал ни чутьем, ни воображением — качествами, необходимыми оперативному сотруднику. Единственным и последним его достоинством было то, что он уцелел под бомбами и снарядами на фронтах Великой Отечественной.

Неравенство Попова с остальными офицерами резидентуры усиливалось его слабой профессиональной подготовкой, поверхностным знанием немецкого языка, особенностей национальной культуры и психологии граждан страны пребывания, усугублялось отсутствием у него гибкости ума, чувства юмора, завышенной оценкой собственной личности, упрямством, граничащим с твердолобостью.

Речь Попова была косноязычна и безграмотна, манеры жуткие — мог влезть в любой разговор, перебивая беседующих и только что не расталкивая их руками. По телефону обычно орал. Орать вообще любил, ссылаясь на то, что это — «фронтовая привычка». Мгновенно тишал и полностью менялся в присутствии любого начальства.

В каждой критической реплике в свой адрес Попов подозревал намек на свое крестьянское происхождение, маленький рост и невзрачную внешность, недостаток светского лоска, привычного в кругу его сослуживцев.

Неуютно чувствовал себя на людях, будь то оперативные совещания, партийные собрания, а тем более дипломатические рауты.

Попав стажером в венскую резидентуру, Петр с самого начала решил вести себя, как герой-фронтовик, свысока взирающий на не нюхавших пороха и крови сослуживцев, но все перевернуло мини-ЧП, в которое он попал в первый же день появления в резидентуре. Дремлющий в нем комплекс ущербности оголился и стал кровоточащей раной…

* * *

После того как начальник советской военной разведки в Австрии представил его оперативному составу резидентуры, Попов отправился знакомиться со зданием посольства. Пройдя несколько коридоров, он вдруг почувствовал позывы опорожниться.

Первый обнаруженный им туалет был закрыт на ремонт. Стараясь не вскидывать резко ноги, Петр спустился этажом ниже. Вожделенный оазис — туалетные комнаты — были обнаружены со второй попытки. С остекленевшими от напряжения глазами он дернул ручку первой двери.