— Пристегнитесь, пожалуйста, — говорит Бонни.

— Я уже пристегнулся, — говорит Винсент. — А ваши ребята благополучно отправились в школу?

Как мило с его стороны.

— Кажется, да, — отвечает Бонни. — После обычной утренней психодрамы.

— Ваши дети высокого мнения о вас, — говорит Винсент.

— В самом деле? — Вот до чего дошло. Радуется оттого, что какой-то отставной нацист сказал, что дети ее любят. Конечно, любят. Очень любят. Но ей почему-то хочется знать, как это выглядит со стороны. И это один из многих минусов в положении матери-одиночки. Не с кем посоветоваться. Да и Джоэла она не могла бы спросить: он всегда умел показать ей, какой он сказочный отец и какая несостоятельная мать Бонни. Она позволяет детям помыкать собой. Она не дает им стать мужчинами.

— Они восхищаются вами, — говорит Винсент.

— Неужели?

— Можете мне поверить.

Винсент ею манипулирует? Нажимает на кнопки? Нужна определенная чуткость, чтобы понять, какие у тебя эти кнопки.

— Где вы росли? — спрашивает Бонни.

— В Кэтскиллах. Либерти, Суон-Лейк, в тех краях.

— В «Борщовом поясе»?

— Нет, я рос среди соевых ростков — говорит Винсент. — Мама, типа, тянулась к Нью-Эйджу.

Это неожиданно для Бонни, но что ж, надо принять к сведению.

— А отец?

— Умер.

— Что?

— Он был электриком. А потом умер.

— А мама?

— Когда он умер, она стряпала в этих чумовых хипповых тусовках, в этих ашрамах, храмах и прочей фигне — в обмен на бесплатное жилье и уроки медитации.

— Большая готовка, — говорит Бонни.

— Меньше, чем вы думаете. Коричневый рис и жареные овощи. Я этим духовным трепом не увлекался. В лесу гулял. Читал комиксы.

— Ваша мать опередила свое время.

— На самом деле лет на двадцать отстала от него. Наверное, можно сказать, я был запрограммирован для ДАС. В смысле привык околачиваться среди чокнутых.

— Тогда вы просто рождены для работы в Вахте братства. — Бонни смеется, но чересчур громко. Она не считает, что в их фонде полно чокнутых, но думает, что кому-то может так показаться.

Винсент улыбается.

— Можно, наверное, и так сказать. — Винсент спокоен, насколько это возможно для него — пока они на магистрали, но, как только сворачивают с шоссе, в Вест-Сайд, Бонни чувствует, что он напрягся, а когда они идут со стоянки к офису, плечи у него уже подняты, как у боксера, готового блокировать чей угодно удар сбоку.

— Не волнуйтесь, — говорит Бонни. — В фонде никто не кусается.

— Жизнь кусается, — говорит Винсент.

Анита Шу в приемной встречает их абсолютно ледяным «добрым утром».

— Вы нашли для Винсента помещение? — спрашивает Бонни.

— Сто шестнадцать В, — говорит Анита.

Бонни отводит Винсента в унылый пустой кабинетик, который они держат для временных сотрудников и волонтеров. На голом металлическом столе скомканная конфетная обертка; из-за нее место выглядит совсем необитаемым, как пустыня из-за перекати-поле.

— Мило. — Бонни хватает конфетную обертку.

— Не беспокойтесь из-за этого, — говорит Винсент.

— Побудете тут?

Человек несколько лет прожил среди ненавистников, а Бонни спрашивает, сможет ли он высидеть полчаса за пустым столом? Но когда Винсент с мальчишеской бравадой плюхается в кресло и, улыбаясь, говорит: «Конечно», — она понимает, почему спросила.