– Кто руководит этим отделением?

– Доктор Штайнер и один из социальных работников – мисс Каллински. Это нечто вроде клуба, где разведенные и одинокие учат пациентов, как стать счастливыми, несмотря на то, что они состоят в браке. Не вижу никакой связи с убийством.

– Я тоже. Я спросил об этом, только чтобы удовлетворить свое любопытство и узнать, почему отделение творческой терапии располагается в столь неподходящем месте. Кстати, когда вы узнали о том, что сегодня Типпет не придет?

– Около девяти утра. Старик долго упрашивал персонал больницы Святого Луки позвонить нам и сообщить о случившемся. Так они и сделали. Я передал это мисс Болем и старшей сестре.

– Может, еще кому-нибудь?

– По-моему, я упомянул об этом в разговоре с Калли, когда он вернулся на вахту. У него почти весь день болел желудок.

– Мне об этом рассказали. Чем он болен?

– Калли? Мисс Болем заставила его лечь в больницу на обследование, но у него ничего не обнаружили. У него начинает болеть желудок, когда его кто-то расстраивает. Врачи в клинике говорят, что эти боли носят психосоматический характер.

– Что расстроило его сегодня утром?

– Это моя вина. Сегодня утром он появился здесь раньше меня и начал разбирать почту. Это моя работа. Я сказал ему, чтобы он занялся своими делами.

Дэлглиш терпеливо расспросил Нейгла обо всех событиях вечера. Его рассказ соответствовал рассказу мисс Придди, и, как и она, он не смог вспомнить, была ли дверь архива приоткрыта, когда он вернулся на полуподвальный этаж после отправки писем. Нейгл подтвердил, что проходил мимо двери, когда пошел спросить сестру Болем, было ли рассортировано белье. Обычно дверь в архив была закрыта, так как туда редко кто-либо заглядывал, и он подумал, что заметил бы, если бы она была открыта. Невозможность прояснить такой важный момент разочаровывала и раздражала Дэлглиша, но Нейгл стоял на своем. Он не заметил. Он не мог сказать наверняка. Он не заметил также, висел ли ключ от архива на доске в комнате дежурных. Это было легче понять. На доске двадцать два крючка, и большинством ключей постоянно пользовались, так что их не было на своих местах. Дэлглиш спросил:

– Вы осознаете, что тело мисс Болем, вероятнее всего, находилось в архиве, когда вы и мисс Придди вместе кормили кота? Вы осознаете, насколько важно вспомнить, была дверь открыта или заперта?

– Она была приоткрыта, когда Дженни Придди спустилась вниз позже. Она так говорит, а она никогда не лжет. Если дверь была закрыта, когда я вернулся после отправки почты, значит, скорее всего кто-то открыл ее в промежуток между шестью двадцатью пятью и семью часами. Я не понимаю, что здесь такого странного. Для меня было бы лучше, если бы я помнил, в каком состоянии находилась дверь, но я не помню. Я повесил пальто в шкафчик и сразу пошел спросить сестру Болем о чистом белье, а потом вернулся в комнату отдыха. С Дженни мы встретились внизу лестницы.

Дэлглиш попросил его немедленно сообщить в полицию, если он вспомнит что-то еще, и отпустил.

Потом вызвали старшую сестру Эмброуз. Она медленно прошествовала в кабинет, закованная в броню из белого льна, воинственная, как линейный корабль. Нагрудник ее фартука, накрахмаленный, жесткий, как фанера, изгибался по линии груди внушительных размеров, на которой, подобно военным орденам, сияли нашивки медсестры. Ее седые волосы с обеих сторон выбивались из-под глубоко надвинутой на лоб шапочки, которая венчала бескомпромиссно уродливое лицо. На ее щеках играл яркий румянец; Дэлглиш подумал, что ей с трудом удается скрывать негодование и недоверие к нему. Он старался быть мягким, но она отвечала на его вопросы, демонстрируя сильнейшее неодобрение.