Она готова была оставаться в его объятиях весь день и всю ночь, вечно.

– Пожалуйста, не надо, – наконец прошептала она, испугавшись незнакомых чувств, и оттолкнула его от себя.

– Что с тобой, малышка? Тебя никто не целовал раньше?

Голос его звучал мягко и участливо.

– Конечно, целовали! Я… Ну…

Она чувствовала смущение и неуверенность, сердце продолжало стучать как бешеное, ноги подкашивались от слабости.

Мэйс легонько похлопал ее пониже спины.

– Иди, Эмеральда, займись делами. Набери воды и возвращайся в лагерь.

– Воды? – повторила она, словно не понимала, о какой воде речь.

– Ну да, воды. – В его серых глазах заплясали огоньки смеха. – Ты ведь пришла к реке, чтобы набрать воды, не так ли?

Эмери торопливо оправила платье и, наполнив тяжелые ведра водой, понесла их в лагерь, к повозке Уайлсов, злясь на себя за румянец, что не сходил со щек, за мысли, что щекотали ей нервы. Мэйс Бриджмен, его рисунки, его серые глаза, то, как он держал ее в объятиях, – она не могла выбросить его из головы.

Все эти долгие дни, заполненные ожиданием того, чтобы подросла трава, дающая пищу животным, Эмери не выпускала из рук альбома и карандаша. Она рисовала Тимми верхом на его ореховой масти лошадке – пони. Ветерок получался у нее как живой, такой же резвый и непоседливый, как в жизни, с упрямым взмахом хвоста, не хуже выходил и солнцеголовый мальчишка, характером похожий на своего пони.

– Смотри, Эмери! – кричал ей Тимми, пролетая на лошадке. Мальчик будто родился в седле. – Мой Ветерок лучше всех! Видишь, как он лихо поворачивает? Смотри на меня! Ну как, получается?

И он носился кругами вокруг лагеря так, что отец вынужден был сказать ему, что если он не угомонится, то загонит лошадку еще до поездки, и в прериях ему придется шагать пешком.

Маргарет Уайлс благодаря помощи Эмеральды стала выглядеть лучше: не такой усталой. Каждый день она посвящала Эмери в очередной аспект лагерной жизни, учила ее всему: как, например, взбивать масло или разжигать костер.

Эмеральда взяла на себя добровольные обязанности домашнего учителя. После обеда она давала уроки Тимми и Сюзанне. Она пригласила на занятия и детей Вандербушей и Ригни, единственных за исключением брата и сестры Уайлсов детей в лагере. Но оба мальчика – двенадцатилетний Жан Вандербуш и Боб Ригни, которому исполнилось тринадцать, – отказались.

– В пути нам будет не до книжек, – объяснил белобрысый Жан.

– А я, – сказал Боб Ригни, – никогда не умел читать и не намерен учиться.

Тимми, однако, уже успел прочесть несколько книг. Рассказы Эдгара По относились к самым любимым.

Сюзанна, которой предстояло встретить свой пятый день рождения в пути, уже знала алфавит и понемногу училась складывать слова. Эмеральда сделала букварь, иллюстрировав его собственными рисунками.

Однажды после полудня к Эмери, делающей наброски с играющих детей, подошел Мэйс Бриджмен:

– Вижу, вы работаете, Эмери.

– Да. К сожалению, я не такая искусная рисовальщица, как вы, Мэйс. Меня никто не учил, но я всегда любила рисовать.

– Не возражаете, если я посмотрю?

– Смотрите, если хотите.

Мэйс медленно листал альбом, внимательно разглядывая работы: вот Оррин возится с лошадьми, вот старый. Рэд играет на скрипке, а это – Тимми на своем пони. Здесь же было несколько набросков, сделанных в Ста Дубах, – мускулистые рабы с мотыгами, старый садовник Кальвари, везущий тяжелую бочку с водой…

Эмери напряженно ожидала его вердикта. Однако он просматривал страницу за страницей и ничего не говорил.