— В один прекрасный день я тебе поверю и, попомни мои слова, Барнард Уэбб, ты тогда очень и очень пожалеешь.

— Единственное, о чем я буду жалеть, так это о том, что ты не поверила мне раньше! — воскликнул Барнард, но тут же глубоко вздохнул и, успокоившись, продолжил сдержанным тоном: — Говорю же тебе, я не собираюсь жениться. За мной едет мой сын.

Ханна издала глубокий тяжкий вздох и чуть склонила голову набок:

— Барнард, дорогой, когда же ты поймешь, что твой сын не приедет за тобой ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра — он никогда не приедет!

— Да ты соображаешь, что городишь, а? — сердито и явно защищаясь, возмутился Барнард.

— Вполне, дорогой. Ты же мне сам говорил, что едва знаешь мальчика.

— Он не мальчик, а взрослый мужчина! А я едва его знаю только потому, что всю жизнь работал как лошадь, костьми ложился, понимаешь, только чтоб он жил по-человечески!

— Барнард, ты же уходил в плавание, — безжалостно уточнила Ханна. — Нанимался на любую работу. Попросту сбегал из дома, не испытывая никакой ответственности за семью. Ты что, полагаешь, твоему сыну это неизвестно?

— Это неправда! Он так не думает!

— Мне ты можешь врать сколько хочешь. Но хоть себе-то не ври .Ты был никудышным отцом, и твой сын об этом знает. Побойся Бога, Барнард, сколько писем за все эти годы ты написал своему мальчику? Рискну сказать, что с тех пор, как я с тобой познакомилась, ты завалил Мартина письмами. А сколько пришло в ответ?

Барнард побагровел.

— Так сколько, Барнард? — требовательно повторила Ханна, желая довести дело до конца. Вместо ответа он молча развернулся и направился к двери.

— Зеро, нуль! — беспощадно выговорила она ему вслед. От этих слов он застыл на месте. — Мальчик не хочет иметь с тобой никаких дел. И чем раньше ты это поймешь, тем будет лучше.

— Врешь ты все! — взревел Барнард, и его лицо перекосилось от ярости. — Я его отец! И он любит меня!

— Ханна, что случилось?

На шум из кухни вышел Джим и уже какое-то время незамеченный стоял на пороге.

— Ханна, так что же случилось? — повторил он, и его грубоватое лицо приняло страдальческое выражение. — Ханна? Барнард? Скажите мне, что случилось.

Но они не обратили на него никакого внимания и продолжили запальчиво браниться, не замечая, что этот легкоранимый юноша испытывает мучительное страдание из-за непонимания происходящего. Джим, вообразив себе самое худшее, начал медленно оседать на нижнюю ступеньку лестницы, что вела на второй этаж.

Цокот копыт по булыжной мостовой буквально оглушил Николаса, подошедшего к дубовой входной двери с окошком знакомого дома на Шестнадцатой улице. Он повернул медную ручку, но даже не смог расслышать звонка внутри. Ему никто не открыл. Наконец повозки проехали, и грохот начал потихоньку стихать. И тогда он услышал, что из-за двери доносятся громкие сердитые голоса.

На этот раз Николас постучал, и достаточно громко. Результат был тем же. Тогда он повернул дверную ручку и вполголоса выругался, потому что дверь оказалась незапертой. Николас решительно шагнул через порог.

— Прошу прощения, — негромко произнес он, и тут же повторил извинения, но уже во весь голос, потому что бранившиеся никак не отреагировали на его появление.

— Привет, — решительно произнес Дрейк, выделяясь черным силуэтом в дверном проеме, через который лился свет полуденного солнца.

Барнард, оборвав себя на полуслове, с перекошенным от ярости лицом стремительно обернулся к двери.