Заматывал руку уже на автопилоте. И на нем же, еле переставляя ноги, добрался до кровати. Натянул одеяло до живота и выключился. Полностью и бесповоротно.

Над головой звонко свистнуло, еще и еще. Молодой Морхольд шлепнулся мордой вперед, грызанув сухой выжженной земли. Пули, задорно чирикая, впивались в бруствер, кололись летящими комочками суглинка.

– Твою мать, Клен, прикройте меня! – орал где-то позади лейтенант. – Клен, Клен!

Клен отвечать не торопился. Кто знает, могли и глушить. Морхольд, отжавшись от земли, покрутил головой по сторонам. Воняло порохом и свежей кровью. Слева кто-то выл на одной высокой ноте. Грохотал пулемет Шомпола. Весело сверкая, разлетались трассеры. Лейтенант все звал Клена. Тот не отзывался.

Гулко бухнул его, Морхольда, гранатомет. До позиции ребята все-таки добрались. Ему тоже стоило поторопиться. И Морхольд, пригибаясь, побежал по траншее. Над головой продолжало свистеть и чирикать, закидывая за воротник острое и колкое.

Вой, вибрируя, приближался. Морхольд выскочил в небольшой завиток, раздваивающий траншею. Вой обхватил его со всех сторон, заставляя выбросить из себя недавний ужин. Он ухватился за дерн, колкий и высохший от жары, удержался на трясущихся ногах.

Выл капитан. Выл, глядя в небо белыми глазами. Он лежал на спине и держался за штанину. У колена. Чуть выше него. А ниже, поблескивая в остатках солнца чистой белизной с одним-единственным алым разводом, торчала кость. От нее, вися на красных, желтых и еще каких-то ниточках, вниз уходили лохмотья. Капитан выл.

Земля сыпанула гуще, в траншею, дико блестя глазами, скатился Младшой. В руках Младшой почему-то держал растяжку от палатки. Морхольд, косясь на него, начал вставать.

– Прижми его! – быстро и тихо-тихо, подмигивая, зашептал Младшой. – Ну, прижимай!

Морхольд прижал. Навалился на капитана, почти сел сверху, закрывая Младшого. Капитан забубнил, сбившись со своей одной ноты, заплевался и начал махать руками.

– Держи! – Младшой резко развернул покалеченную ногу, воткнув шприц. Капитан побледнел и начал уплывать куда-то вглубь себя. Морхольд навалился сильнее, чуть оглядываясь.

Младшой, сопя, дергал оставшийся кусок каната. Как он продел лохмотья внутрь… мысль мелькнула и пропала. Медик с силой рванул канат вверх, прижимая деревяшку самой растяжки выше колена. Кровь брызнула, еще… и сразу стала течь медленнее. Младшой, сопя громче, торопливо бинтовал.

Морхольд дернулся и резко сел. Спину проткнуло раскаленным шилом, но терпимо. Он хватал воздух ртом и не мог надышаться. В кубрике стало ощутимо прохладнее. Чертов сон оказался прям в руку. Стоило подкинуть угля.

Он пошаркал к печке, мотая головой и ворча. Память подкидывала по ночам разное. Казалось – чего только не видел, чего только не делал. А во сне, вот ведь хрень, вновь становился самим собой больше двадцати лет назад. И как тогда же, как в первый раз, сердце колошматило раза в три быстрее.

Сигарету он прикурил медленно. Сел, глядя на угли в печке, задымил. Самокрутки ему дали с собой хорошие. Крепкие, но не горлодерки. Дым пах сладковато, мирно. Такие же он курил перед Бедой, дорогие, турецкие. Как там ее? Латакия, да. Какой-то интересный сорт табака, точно. Окурок отправил в печку щелчком, забил ее полностью и отправился досыпать. С утра его ждало много дел. Силы понадобятся.

* * *

Морхольд приоткрыл глаз, пытаясь что-то рассмотреть. Само собой, не вышло. Он нащупал спички на тумбе у кровати, запалил свечку. И поморщился. Ничего и никуда не пропало, отдаваясь хрустким звонким щелчком где-то в пояснице.