— Чего вы к ней привязались? — спросил Адам. — Дайте ей спокойно поправиться.

Доктор встал и потер руки.

— Адам, твой отец был моим старинным другом, сказал он. — Я знаю тебя и всю вашу семью. Ты ведь не дурак. Не понимаю, почему ты отмахиваешься от очевидных фактов. Ты же не ребенок, чтобы всё тебе объяснять. На эту девушку напали. Мне кажется, кто-то хотел её убить. Если я не скажу об этом шерифу, я нарушу закон. Да, признаюсь, иногда я нарушаю законы, но не те, что касаются убийства.

— Хорошо, сообщите ему. Но пока она не поправится, не разрешайте её беспокоить.

— Не бойся, это не в моих правилах. Так ты действительно хочешь оставить её здесь?

— Да.

— Дело хозяйское. Завтра я к вам загляну. Она будет много спать. Если захочет, дашь ей через трубочку воды и теплого супа. Доктор с достоинством вышел из дома.

Карл накинулся на брата:

— Адам, Бога ради, что это значит?

— Не приставай ко мне!

— Что на тебя нашло?

— Не приставай, я сказал! Оставь меня в покое.

— Тьфу ты! — Карл плюнул на пол и сердито, с тяжелым сердцем ушел работать в поле.

Адам был рад, что остался один. Он принялся убирать на кухне, вымыл посуду, подмел пол. Наведя в кухне порядок, он вошел в спальню и подвинул стул к кровати. Морфий погрузил девушку в глубокий сон, она тяжело сопела. Лицо её уже разглаживалось, только веки оставались по-прежнему распухшими и черными от кровоподтеков. Адам глядел на неё, замерев. Неподвижно закрепленная лубком, левая рука покоилась на животе под одеялом, а правая лежала сверху, и приоткрытая кисть напоминала гнездышко. Рука была по-детски маленькая, совсем как у ребенка. Адам прикоснулся к её запястью, и пальцы девушки слабо дрогнули в ответ. Рука у неё была теплая. С опаской, словно боясь, что кто-нибудь увидит, Адам разжал её ладошку и погладил пухлые кончики пальцев. Пальцы у неё были мягкие и розовые, а с тыльной стороны руки кожа словно светилась изнутри, как жемчуг. Адам хмыкнул от восторга. Дыхание её прервалось, и он мгновенно насторожился, но вот в горле у неё что-то булькнуло, и она снова мерно засопела. Адам заботливо уложил её руку под одеяло и на цыпочках вышел из комнаты.

Пережитое потрясение и опийные пилюли несколько дней обволакивали сознание Кэти густым туманом. Тело её было словно налито свинцом, и от боли она лежала почти не шевелясь. Постепенно туман в голове и перед глазами рассеялся. К ней заходили двое молодых мужчин: один появлялся лишь изредка, а второй очень часто. Ещё один мужчина, как она догадалась, был доктор, но больше всех её интересовал некто другой, худой и высокий, интерес к нему был рожден страхом. Возможно, сквозь тяжелый опийный сон она уловила что-то такое, что отложилось в её мозгу.

Медленно, очень медленно память воскрешала и выстраивала по порядку недавние события. Кэти видела перед собой мистера Эдвардса, видела, как его лицо теряет спокойное самодовольное выражение и превращается в лицо убийцы. Так напугана она была впервые в жизни, зато отныне страх перестал быть для неё загадкой. И в поисках спасения её мысли осторожно замирали, как принюхивающиеся крысы. Мистер Эдвардс знал про пожар. Может быть, знал не только он? А как он узнал? Когда она об этом думала, её охватывал слепой тошнотворный ужас.

По обрывкам доносившегося разговора она поняла, что тот высокий, худой — шериф, и он хочет её допросить, а молодой, которого зовут Адам, старается уберечь её от допроса. Может быть, шерифу известно про пожар?

Голоса за дверью звучали громко, и то, что она услышала, подсказало ей, как действовать. Шериф говорил:

— Должно же у неё быть имя. И кто-нибудь наверняка её знает.

— Но как она будет отвечать на вопросы? У неё сломана челюсть, возразил голос Адама.