– Лариса Алексеевна ещё до чтения последней повести говорила мне, что я мог бы уже составить небольшой сборник прозы. И сама посылала мои рассказы со своими рекомендациями в журналы. Два были напечатаны: в нашем городском журнале и одном столичном. – Голос у парня дрогнул. – А в ту субботу, когда уже расходились, она сказала: «Всё, Олег, садись за работу, готовь рукопись, будем пробиваться в издательство…»

Олег прикрыл глаза рукой, помолчал. Потом сказал тоскливо:

– Как всё совпало: и Анатолия Васильевича не было, и Тимоша куда-то торопился!

Кандауров не понял, и Белов пояснил:

– Ларису Алексеевну обычно провожают домой после занятия или Дубровин – он там недалеко живёт, или Тима Романов, наш студиец.

– Молодой парень? – спросил майор, вспомнив названную фамилию. Он обратил на неё внимание, ещё просматривая список: везде пунктуально были указаны и место работы, и должность, и только против фамилии Романова – лишь один домашний адрес. Олег пожал плечами:

– Мой ровесник. Верный паж Ларисы Алексеевны. Всегда просто рвался её сопровождать. А именно в этот раз – и не смог! Даже ушёл раньше – мы ещё час, наверное, сидели.

В голосе молодого человека Викентий Владимирович уловил нечто… Удивление? Сомнение? Намёк? Он не стал сейчас разбираться, но в памяти сделал зарубочку. Просто спросил ещё о Романове:

– Он где работает?

Олег опять пожал плечами, чуть покривил губы:

– Он у нас вроде на творческих хлебах. Чистым искусством зарабатывать хочет. Темпераментная натура. Думаете, фамилия у него от дворянских кровей? От цыганских.

В дверь кабинета стали заглядывать. Сначала молодая преподавательница шагнула, было, но, извинившись, притворила дверь. Потом просунулась лохматая голова студента. Кандауров подумал: пора закругляться.

– Много у вас здесь работы? – спросил напоследок.

Белов аккуратно отвёл со лба на затылок длинные светлые пряди волос: такая причёска делала его старше, солиднее. Ответил обстоятельно:

– Читаю небольшой курс «Поэты пушкинской эпохи», пишу кандидатскую диссертацию.

На этом их разговор окончился.

Дубровину майор позвонил домой вечером, договорился подъехать сразу же. Они сидели в небольшой кухне – стандартный многоэтажный дом нового микрорайона, пили чудесный цейлонский чай, свежезаваренный. Жена Анатолия Васильевича – Лиза, как он её представил, – недавно вернулась из круиза по Средиземноморью и привезла, кроме двух жестянок такого чая, несколько альбомов по искусству, истратив на это всю обменную валюту. Несмотря на полноту, лёгкая в движениях Лиза, разливая чай по чашкам, сказала, приглушив звонкий голос:

– Лариса с мужем должны были прийти к нам на этот чай вот на днях… Мы с Толей приглашали их. Как всё страшно!

– Вы дружили семьями? – спросил Кандауров.

Дубровин ответил:

– Я ведь часто провожал Ларису Алексеевну по субботам. Заходил на полчасика: продолжить разговор, пообщаться с Всеволодом Андреевичем. Он архитектор, у меня тоже высшее строительное образование. Да и не только в этом, в литературе, искусстве вкусы наши совпадали. Вот только в политике современной, в тех процессах, что идут в стране, мы не сходились, часто спорили. Вернее – дискутировали, поскольку дружбе это не мешало.

Дубровин – невысокий, коренастый, лет около пятидесяти, с пристальным открытым взглядом и глуховатым голосом. Он был, как уже знал Кандауров, старостой литстудии и, что теперь выяснилось, другом Климовых.