|
Как она могла променять это ощущение собственной значимости на какой-то там Израиль? Невестка-жидовка, иврит и взрывы. Что вы! Именно в такой последовательности в её сознании были расставлены приоритеты опасности неведомой страны, куда уехал сын. Мусор же, накопленный в квартире и наглядно демонстрирующий своей полновластной владелице, что жизнь прожита не зря, был вне приоритетов. Над приоритетами. Подшивки старых журналов, бесчисленные квитанции (включая ежемесячную оплату ДМШ по классу фортепиано учащегося Олега Свердлова, ныне гражданина Израиля, с 1965 по 1972 г.), ноты, по которым уже никто никогда не сыграет, расстроенное пианино, заваленное хламом, заставленное статуэтками с отбитыми носами и разной степени покалеченности слониками. Медный таз, варенье в котором последний раз было сварено в начале восьмидесятых, и всё прочее, что давно удалено с антресолей даже самыми непрогрессивными слоями населения, составляли смысл бытия Любови Захаровны наравне с ощущением временного могущества над пропустившим занятие интерном. Изредка свежие нотки в «забубённое» существование вносили юные ассистенты, позволявшие – из вежливости или по неопытности – брать престарелой вечной ассистентке над собой «шефство». Позже вежливо (или не очень) посылающие её куда подальше или относящиеся как к неизбежной сопутствующей форме жизни – назойливой кафедральной мухе, проснувшейся вместе с началом отопительного сезона. Почему-то с началом именно этого сезона и до самого его завершения Любовь Захаровна торчала на кафедре куда дольше, чем того требовала её почасовая сетка, включающая работу за «лентяев» и «карьеристов». Поздняя осень, зима и начало весны – тягостное время для одиноких. Не с кем им переругиваться из-за занятой по утрам ванной, некому ловить их убегающий кофе, а чаепитие с телевизором долгими тёмными вечерами несуетно настолько, что начинает походить на анабиоз, из которого сам не выйдешь, а вывести некому. Страшно. И хотя Любовь Захаровна была старше Антонины Павловны и вечным ассистентом, а Антонина Павловна – соответственно – моложе и всего лишь вечным старшим лаборантом, но между ними около десятилетия назад возникло некое подобие дружбы, ограниченное кафедральными стенами и совместными стенаниями, в них раздающимися по любому удобному поводу. Глуповатая сирота с несчастной личной жизнью и прежде неглупая и когда-то счастливая женщина с давно уже «трудной судьбой» странным образом прильнули друг к другу, ни на секунду не став от этого союза менее одинокими и хоть на капельку больше кому-то нужными.
Кроме Любови Захаровны, числящейся в записных подругах, у Антонины Павловны есть любимчики, как и у любой уважающей себя старшей лаборантки. Частенько меняющиеся. Отправляемые в опалу. Из опалы отзываемые. Тоже – ассистенты навсегда. До пенсии. С вымученной кандидатской на не только неинтересную, но и никому не нужную, не единожды обсосанную с разнообразнейших ракурсов тему. «Метод лактационной аменореи в профилактике гиперпластических процессов». Сорок сороков уже этих гиперпластических процессов. С отрывом от кандидатской Любовь Захаровны в пару световых лет. Метод лактационной аменореи? Ах, ну то ещё наши прабабки знали. И прабабки наших прабабок. Что знали? Что когда кормишь грудью часто, обильно и долго – «месячные не идут». А раз «не идут», значит, и не забеременеешь. Ну, не всегда, конечно, а только до тех пор, пока перерывы между кормлениями не превышают трёх часов в дневное время суток и шести часов по ночам. До тех пор и не будет следующего «приплода». Но вот чуть-чуть отвлеклась корову подоить, не покормила грудью на ночь, утром опомнилась – а уже всё, привет! Оплодотворена. Гипоталамус разрешил гипофизу, гипофиз дал команду раскрыть репродуктивные шлюзы. Скоро очередного надо выкармливать, и опять, разумеется, грудью. Прабабки прабабок, конечно, не знали таких сложных словосочетаний, как «гипоталамо-гипофизарная система», «органы-мишени», и многих других, но методом лактационной аменореи пользовались вовсю, давая отдых яичникам от овуляции, а детям своим – одно из лучших чудес природы – грудное молоко. |
