| Подумал сперва, что, может быть, кровь смоется дождем, но потом решил замазать землей, никто не догадается, чтó там под нею такое, тем паче что чего другого, а уж людей в грязной, заскорузлой одежде в здешних местах встретишь в избытке. Полило со всей силы, рубаха вскоре намокла, набухла влагой, от кровавого пятна и следа не осталось, да если бы даже и осталось, всегда ведь можно сказать, что это кровь жертвенного барашка. Да, сказал каин вслух, однако авель был никакой не жертвенный барашек, а мой брат, и я убил его. В этот миг он не помнил, как сказал господу, что в преступлении виноваты они оба, однако память не замедлила прийти к нему на помощь, и тогда он добавил: Если господь, который, как уверяют, всеведущ и всемогущ, сумел бы вовремя убрать из-под куста ослиную челюсть, я бы не убил авеля и сейчас мы бы с ним сидели рядышком на пороге дома да смотрели, как льет, и, признав, что господь в самом деле поступил нехорошо, когда отверг то единственное, что я мог ему предложить, а именно моим потом политые зерна и колосья, авель остался бы тогда жив, а мы — друзьями, какими были всегда. Вопреки пословице, плакать над пролитым молоком — дело не столь уж бесполезное, а в известной степени даже и поучительное, ибо показывает нам, сколько легкомыслия содержится в тех или иных поступках человеческих, хотя, конечно, если уж разлили молоко, так тут ничего не попишешь, остается лишь затереть лужу, а вот если умер авель не своей смертью, то лишь потому, что кто-то ему эту смерть сподобил. Предаваться размышлениям, когда тебя поливает сверху, — не лучшее на свете занятие, и, вероятно, по этой самой причине дождь время от времени прекращался, словно бы для того, чтобы каин мог думать без помехи и свободно следовать за ходом своих мыслей туда, куда они его вели. А куда именно, мы никогда не узнаем — да и он тоже, — потому что внезапное появление будто из ниоткуда взявшихся остатков лачуги отвлекло каина от дум его, тяжких и скорбных. Было видно, что клочок земли на задах полуразвалившегося дома когда-то возделывался, но не менее очевидно было и то, что обитатели оставили его довольно давно, хоть, может быть, и не очень, если принять в расчет хрупкость, шаткость, ненадежность, присущие этим убогим постройкам, которые развалятся за один сезон, если не уделять им постоянного внимания. Руки надо приложить, заботливые и рачительные руки, а иначе домишко такой едва ли выдержит разрушительное воздействие стихий, а особенно — дождя, пропитывающего влагой необожженные кирпичи, и ветра, проскребающего фасад как все равно крупнозернистый наждак. Часть внутренних стен рухнула, потолок едва ли не весь обвалился, но все же оставался один относительно защищенный угол, где усталый путник и прилег. Он едва держался на ногах и не только потому, что много прошел, но и от голода, что давал о себе знать все яснее. День уже совсем почти склонился к вечеру, скоро уж стемнеет. Останусь здесь, вслух по своей привычке сказал каин, словно бы для того, чтобы успокоиться немного, хотя никто ему в эту минуту не угрожал и, вероятней всего, сам господь не ведал, где он сейчас находится. Было не слишком холодно, но промокшая, пропитанная влагой рубаха липла к телу, вызывая озноб. Каин подумал, что если разденется, убьет сразу двух зайцев, ибо, во-первых, перестанет дрожать, а, во-вторых, рубаха, сотканная из полотна скорее тонкого, нежели грубого, скорее и высохнет. Он так и поступил и в самом скором времени почувствовал себя лучше. Ему, конечно, не очень нравилось сидеть здесь таким, как пришел в этот мир, но ведь находился он здесь в полнейшем одиночестве, никто его не видел, никто не мог бы к нему прикоснуться. Последняя мысль вызвала у него новую дрожь, но не ту, что была прежде и порождалась соприкосновением с влажной рубахой, — теперь вздрогнул и слегка шевельнулся, набухая, его детородный орган, но тотчас и опал, будто устыдившись самого себя. Каин знал, что это такое, но, несмотря на юные годы, особого внимания на него не обращал, а, может быть, просто опасался, что ждать от этого следует скорее худа, чем добра. |
