Как и у всего прочего, есть и у слов свои что, свои как, свои почему. Одни, величаво напыжась, спесиво надувшись, тщатся придать себе важности, представить дело так, словно предназначены для великих свершений, хотя, как до дела дойдет, окажутся легчайшим дуновением ветерка, неспособным даже шевельнуть мельничное крыло, а вот другие, обыденные, расхожие и общеупотребительные, возымеют со временем последствия, каких никто и вообразить себе не смел, и, хоть не для этого пришли в мир, заставят его содрогнуться. Надсмотрщик сказал: Войди, и это было то же, что сказать: Принимайся месить глину, начинай зарабатывать себе на хлеб, то же да не то, ибо именно это слово по слогам произнесет через несколько недель лилит, когда по приказу ее доставят к ней человека, носящего, как говорят, имя авель. Может, конечно, показаться странным, что эта женщина, о которой идет слава, будто она не знает ни удержу своим желаниям, ни препон в удовлетворении их, выждала несколько недель, прежде чем отворить дверь своей спальни, но и этому есть объяснение, как будет видно из нижеследующего. В течение этих недель каин даже и отдаленно представить себе не мог, какие мысли вынашивает женщина по имени лилит, которая в сопровождении целой свиты стражников, невольниц и слуг стала вдруг время от времени появляться у бортика месильни. Так благодушный помещик, выказывая интерес к урожаю, собранному трудами его работников, одушевляет их на новые свершения одним лишь своим приходом и не скупится на ободряющие слова, а порой даже и не гнушается пошутить с ними по-свойски, народ посмешить — а уж искренне, нет ли, смеются ему в ответ, вопрос другой. Но лилит не вступала в разговоры ни с кем, кроме надсмотрщика, а у того требовала сведений, как подвигаются работы, и лишь время от времени и явно для поддержания беседы интересовалась, откуда, мол, из каких краев понабрали месильщиков, ну, хоть, к примеру, этого вот. Не знаю, госпожа, откуда он родом, когда я ему задал этот вопрос, более чем естественный, согласитесь, ведь должны же мы знать, кого принимаем на работу, он показал куда-то на запад и пробурчал одно лишь слово, да, помнится, что всего лишь одно. И какое же это было слово. Оттуда, госпожа. А по какой причине оставил он отчий край, он не сказал. Нет, госпожа. А как его зовут. Авель, госпожа, он сказал мне, что зовут его авель. И что же, он хорошо работает. Хорошо, госпожа, он из тех, кто скуп на слова, а обязанности свои исполняет исправно. А что это такое у него вон там, на лбу. Я спрашивал, он ответил, что, мол, с рождения. Стало быть, про этого авеля, пришедшего с запада, мы ничего не знаем. Да и не про него одного, госпожа, если не считать здешних, местных то есть, все прочие — бродяги или беглецы и предпочитают особо о себе не распространяться, может, друг с другом они и откровенны, но я и в этом не убежден. Ну а как ведет себя этот, с отметиной на лбу, как держится. По моему мнению, так, словно хочет быть как можно более незаметным. Я, однако же, заметила, пробормотала лилит. Спустя еще несколько дней появился у месильни посланный из дворца и спросил у каина, знает ли тот какое-нибудь ремесло. Тот отвечал, что прежде хлебопашествовал, но принужден был оставить это занятие — земля не родит. Посланец доставил полученные сведения и вернулся через три дня с приказанием месильщику авелю сей же час прибыть во дворец. Отмыв по мере сил ноги от глины, каин в чем был, то есть в своей старой, перепачканной и превратившейся чуть ли не в рубище рубахе, последовал за посланцем.