8

В одно мгновение тот самый каин, что побывал в содоме и шел обратно, оказался вдруг, к неописуемому своему удивлению, в пустыне синая и среди многотысячной толпы людей, ставших лагерем у подножья горы. Он не знал, кто они, откуда пришли, куда идут. Спросить же одного из стоящих рядом — значит признаться, что чужеземец и навлечь на себя вполне возможные неприятности. Наученный горьким опытом, решил не называться больше ни каином, ни авелем, ибо дьявол, может статься, принес сюда и тех, кто слышал историю двух братьев и сейчас начнет задавать неудобные вопросы. Самое лучшее — держать ушки на макушке, нос — по ветру, глаза — широко открытыми и делать выводы самому. Одно сомнению не подлежало — имя моисея было на устах у всех, причем если одни произносили его с давним почтением, то другие, коих было большинство, — с новообретенным нетерпением. Именно сии последние вопрошали: Где же моисей-то, куда запропал, сорок дней и сорок ночей тому назад поднялся на гору говорить с господом и с тех пор ни слуху ни духу, как сгинул, и по всему видать, оставил нас господь, знать больше не желает свой народ. Тропинка обмана при рождении узка, но всегда найдется тот, кто рассудит за благо расширить ее, а мы, повторяя устоявшееся народное мнение, скажем, что обманывать — то же, что есть или чесаться, только начни — и не остановишься. Среди народа, ожидавшего, когда же вернется моисей, был и брат его именем аарон, которого еще во времена плена египетского назначили священнослужителем. К нему-то и обратились самые нетерпеливые: Что там с моисеем — неизвестно, так что давай-ка сделай нам богов, чтоб вели нас и направляли, и тогда аарон, который и так-то не отличался особенной твердостью характера, и вовсе оробел, потому что не отказал наотрез и резко, но ответил: Ну, если хотите этого, выньте серьги золотые из ушей жен ваших, сыновей и дочерей и несите их сюда. Так и было поступлено. Вслед за тем аарон бросил золото в тигель и отлил золотого тельца. И, по всей видимости, довольный тем, что получилось, но не сознавая, что, сотворив объект для будущего поклонения, вот-вот создаст и непримиримое противоречие, потому что либо уж господь, либо обожествленный телец, возвестил: Завтра устроим празднество в честь господа. И все это слышал каин, который, собрав воедино отдельные слова, клочья реплик, лоскутья диалогов, начал мало-помалу понимать не столько суть происходящего перед ним, сколько ход предшествующих событий. И в этом большим подспорьем ему оказались разговоры, что велись в большом шатре, отведенном для холостых, несемейных, одиноких. Сам он представился ноем — ничего лучше не пришло ему в голову — и, принятый радушно, принял вскоре участие в общей беседе. Евреи уже тогда говорили много — может быть, даже чересчур много. На следующее утро разнеслась весть о том, что моисей наконец спускается с горы синайской, а иисус, его помощник и военачальник израильтян, отправился к нему навстречу. И, услыхав шум народа, сказал моисею: В стане нашем военный крик, похоже. Но моисей ответил: Нет, это не крик побеждающих и не вопль поражаемых, я слышу голос поющих. Ох, не ведал он, что ждет его. Ибо первое, что увидел, войдя в лагерь, был этот самый телец, вокруг которого велись пляски. Моисей схватил тельца, разбил его, растер в прах, а потом, обратясь к аарону, сказал: Что сделал тебе народ сей, что ты ввел его в грех великий, но аарон, при всех своих недостатках недурно знавший мир, в котором жил, ответил: Да не возгорается гнев господина моего, ты же знаешь, что это за народ — буйный и склонный ко злу, это они все придумали, захотели себе других богов, потому что уже не верили, что ты вернешься, а если бы я отказался исполнить их волю — они бы меня, скорей всего, убили.