Владеку показалось, что величественный барон выглядел усталым и постаревшим. Всю следующую неделю барон вёл с управляющим быстрые тревожные разговоры, которые смолкали, как только в комнату входили Леон или Владек. Это было так непривычно и загадочно, что мальчики боялись, не они ли являются нечаянной причиной этих разговоров. Владек впал в отчаяние, что барон может отослать его в домишко охотника; мальчик всегда помнил, что там он – чужой.

Однажды вечером, через несколько дней после приезда, барон пригласил мальчиков прийти к нему в большой зал. Они тихонько вошли, дрожа от страха. Не пускаясь в объяснения, он сказал, что им предстоит долгое путешествие. Этот короткий разговор Владек запомнил на всю жизнь.

– Дети мои, – сказал барон низким срывающимся голосом, – милитаристы Германии и Австро-Венгрии окружили Варшаву и скоро будут здесь.

Владек тут же вспомнил непонятную фразу, которую их польский учитель сказал немецкому в последние дни их совместного проживания, и теперь повторил её: «Означает ли это, что, наконец, настал час угнетённых народов Европы?»

Барон нежно посмотрел на невинное лицо Владека.

– Наш национальный дух не исчез за сто пятьдесят лет угнетения и страданий, – сказал он. – Возможно, именно сейчас на карту поставлена судьба Польши, равно как и Сербии, но у нас нет сил, чтобы влиять на ход истории. Мы зависим от милости трёх империй, которые нас окружают.

– Мы сильны и можем воевать, – сказал Леон. – У нас есть деревянные мечи и щиты. Мы не боимся ни немцев, ни русских.

– Сын мой, ты только играл в войну. Но драться будут не дети. А мы теперь найдём тихий уголок, где будем жить, пока история не примет решения о нашей судьбе. Мы должны уехать как можно быстрее. Могу только молиться, чтобы на этом ваше детство не кончилось.

Леон и Владек были озадачены и взволнованы словами барона. Война казалась им захватывающим приключением, которое они, конечно же, пропустят, если уедут из замка. Слугам понадобилось несколько дней, чтобы упаковать имущество, а Владеку и Леону сказали, что в следующий понедельник они уезжают в их небольшой летний дом под Гродно. Мальчики продолжали свои занятия и игры, но теперь без присмотра; и в эти дни ни у кого в замке не было ни желания, ни времени, чтобы отвечать на их многочисленные вопросы.

В субботу уроки были только утром. Они переводили «Пана Тадеуша» Адама Мицкевича с польского на латынь, когда услышали стрельбу. Поначалу казалось, что это очередной охотник стреляет в имении, и они вернулись к поэзии. Но тут последовал второй залп, уже ближе, и внизу раздался крик. Они посмотрели друг на друга в изумлении: они ничего не боялись, поскольку никогда в своей короткой жизни не встречались с чем-то, чего надо было бы бояться. Учитель сбежал, оставив их одних, и тут раздался ещё один выстрел, уже в коридоре за дверью их комнаты. Мальчики сидели неподвижно, едва дыша от страха.

Внезапно дверь резко распахнулась, и в комнату вошёл человек, не старше их учителя, в сером солдатском мундире и стальной каске. Солдат кричал на них по-немецки, желая знать, кто они такие, но ни один из мальчиков не отвечал, хотя они знали язык и могли говорить на нём не хуже, чем на родном. За спиной у первого появился ещё один солдат, а первый подошёл к мальчикам, схватил их за шеи и, как цыплят, вытащил в коридор, а оттуда – вниз в холл и далее – в сад, где они увидели истерически рыдающую Флорентину, уставившуюся на газон перед ней. Леон не смог поднять глаз и уткнулся в плечо Владека.