Я, конечно, пыталась, но получалось у меня плохо. Сколько лет, какая по счету беременность, даже образование почему-то надо было знать.

А тут очень болезненная схватка наступила.

– Ой! – крикнула я.

Практикант, сочувствуя, взял меня за руку. Я вцепилась в его руку, как утопающий за соломинку.

– Вы сильнее сжимайте, если вам так легче, – посоветовал будущий врач.

Бедный! Ну, ему и досталось!

Вопросы задавала я!

Ему пришлось рассказать мне о себе все-все. И о семье в Ташкенте: папа, мама, 7 братьев и сестер. И о том, почему выбрал эту профессию. И о том, есть ли у него девушка и сколько он сам хотел бы иметь детей…

Иногда он отходил к другим страдалицам. Я понимала – ему же надо все-таки завершить свой опрос. Но если, как мне казалось, он задерживался у других чересчур долго, я просто кричала:

– Ко мне!

Или:

– Скорей сюда!

Или даже:

– Ну скоро?!

И он тут же подбегал и брал меня за руку. От его рукопожатия становилось легче и спокойнее.

А еще он поправлял подушку, приносил попить, но главное – разговаривал. Он говорил, что надо потерпеть совсем недолго, чуточку, что все будет хорошо, что после родов наступит счастье…

Он был вежлив и терпелив. Я до сих пор ощущаю искренность его рукопожатия.

Он мне очень помог тогда.

Мужей-то к роженицам не пускали.

Но мне повезло. Рядом со мной оказался очень хороший человек.

Она была редким, удивительным врачом. Врачу, безусловно, необходимы знания и опыт. Но этого мало. Важно, чтобы врач имел терпение, уверенность, сострадание, понимание побуждений и поведения больного (или в данном случае – роженицы).

Словно подсказку откуда-то получила.

Я встала. И принялась ходить. Действительно – так было легче.

Как же это я раньше-то не догадалась!

Так я и ходила – часа два.

Приходит Ольга Анатольевна и просит меня лечь: ей надо послушать сердцебиение плода.

Тогда сердце ребеночка слушали с помощью трубки, ее прикладывали к животу рожающей женщины, к другому раструбу прижималось ухо врача. Вот так просто и надежно.

– Ляг, пожалуйста, мне надо сердечко ребеночка послушать, – просит Ольга Анатольевна.

– Не лягу, – отвечаю я.

(Я уж к тому времени совсем плохо соображала.)

Подходит акушерка:

– Как это – не лягу?

Ольга Анатольевна, спокойно улыбаясь, машет акушерке, отойди, мол.

– Ну и не надо! И не ложись, – спокойно произносит она, вставая передо мной на колени. – Если тебе так легче, то и пусть. А я и так послушаю! Хорошо сердечко бьется! Все в порядке!

От одного голоса Ольги Анатольевны мне делается легче. И от легкой ее улыбчивой кротости. В ней сила.

И во мне растет сила. Я понимаю, что справлюсь.

Потом Ольга Анатольевна зайдет в палату и скажет:

– Ну, вот уже скоро-скоро и родим.

А я еще в предродовой. И не верю – неужели правда?

– Когда? – спрашиваю.

– В десять вечера! – уверенно отвечает моя спасительница.

– Точно? Не может быть! – восклицаю я.

На часах-то без двадцати десять вечера. Только двадцать минут осталось!

И снова – силы откуда-то появляются, словно Ольга Анатольевна поделилась ими со мной.

Все и вышло так, как она сказала.

И она помогала – по-настоящему, серьезно помогала, я ощущала ее усилия вместе со своими.

…Когда думали, как назвать нашу девочку, мне очень захотелось дать ей имя Ольга – как символ силы и благородства.