— Вы мой начальник. Раз вы приказываете, я скажу все.

— Я не только ваш начальник, Ландри, но и ваш старинный друг. Видит Бог, я вас уважаю, и не только со вчерашнего дня. Я видел вас в деле на Реюньоне, когда вы спасли от циклона три гибнущих судна. Я восхищался вами в Боморзунде, Одессе, Севастополе…

— Вы очень добры, адмирал, вы хорошо помните прошлое… В те времена я делал все, что от меня зависело, но теперь…

— …Вы, как и прежде, храбрейший из храбрых… Уж в этом-то я разбираюсь!

— Ну так вот, адмирал, на этот раз вы ошибаетесь: в наших трех армиях нет более подлого труса, чем я.

— Чем вы?

— Я такой подлый трус, что опозорен в собственных глазах и при первом же случае отдам жизнь в бою.

— Уж не испугались ли вы?

— О да!.. Испугался, подло, бессмысленно, гнусно!

— Не может быть! Расскажите мне обо всем — это, должно быть, любопытно.

— Хорошо! И пусть признание в слабости, сделанное такому моряку, как вы, послужит мне наказанием. Вот как было дело. Когда прозвучали первые выстрелы дозорных, я находился один в маленьком дощатом домишке у края окопов. По глупости я только что снял слишком тесные сапоги… проклятые новые сапоги, которые натерли мне ноги. Тысяча чертей! Начинается бой!.. Скорей, скорей! Я должен быть на месте! Пытаюсь натянуть окаянные сапоги, хватаюсь за ушки… сую ногу в сапог, тяну с другой стороны… Никакого толку! Ну что ж! Буду драться босой… И вот я снаружи, где уже свистят пули.

Раньше я ничего подобного не слыхивал, и теперь эти звуки как-то странно на меня подействовали. Мне много раз доводилось находиться под артиллерийским обстрелом… Мне знаком гул летящего снаряда… Сам снаряд беспокоил меня не больше, чем падающее яблоко. Но тут, черт возьми, я ничего не понимал… Все эти «пиии-у»… «пиии-у» так и звенели у меня в ушах, и я не знал, что делать…

Я прошел двадцать — двадцать пять шагов, но тут в ногах появилась такая страшная слабость, что я не смог двигаться дальше… В глазах потемнело… сердце бешено колотилось… Холод пронизал меня до мозга костей… Я задыхался… Казалось, вот-вот упаду!

Конечно, я старался себя перебороть. Все время повторял: «Послушай, Ландри! Не трусь, старина!.. Поднапрягись, возьми себя в руки!..»

Делаю еще с десяток шагов, спотыкаюсь, падаю ничком… Затем, как загнанный зверь, укрываюсь за каким-то возвышением, которое толком и не разглядел… Кажется, это бруствер… бугор… не знаю, что именно, словом, укрытие!

Тяжело дышу, не могу пошевелиться… А в голове неотвязная мысль: «Солдаты там дерутся насмерть… а ты, их командир… что ты здесь делаешь? Поднимайся, трус! Поднимайся! И вперед!..» Да-да, вперед! Я с трудом приподнимаюсь, потом снова падаю, как дохлятина.

Стараюсь ползти на коленях, опираясь на локти… Ничего не получается! Я словно парализован, околдован!..

Сердце сжимается от страшной боли. На глазах выступают слезы, когда я думаю о моих солдатах, честно выполняющих свой долг, об отечестве, требующем от меня не щадить собственной жизни, о флаге, на который уже никогда не осмелюсь смотреть.

И тут меня охватывает бешенство. Даю себе здоровенную затрещину, хочу кричать, но крик застревает в горле, как это бывает в страшном сне. Вновь обзываю себя трусом!.. Трусом!.. Остается только застрелиться!

Застрелиться! Но даже и на это я не способен… Рука у меня дрожит! Пальцы одеревенели… Я не могу вытащить револьвер из кожаной кобуры. Мне конец… Рано или поздно мои руки вновь обретут гибкость, и тогда я пущу себе пулю в лоб.