Соответственно, в сказках из всех персонажей личностно близкой ему оказывается не любимая никем Лягушка или любые энергичные Злодеи (а то, что они плохо кончают, для него вполне понятно и приемлемо).
• А как вам понравится мальчик, любимой сказкой которого в детстве был "Стойкий оловянный солдатик"? Он ходил только с прямой спиной и всегда лез в любой конфликт, кончая его так же, как и оловянный солдатик в последней схватке с огнем…
Сценарий Удачника закладывался в детстве сценами "Иди, поиграем", «Колыбельная», «Ми-и-лый», "Разве он не прелесть", "Хороший мальчик", "Я в тебя верю", "Ты сильный и добрый", "Ты сможешь". В сказках он — Принц, она — Принцесса.
• Я свое детство помню плохо. Что все-таки запало в память?
Прекрасно помню слова отца, когда я в оправдание каких-то своих плохих поступков ссылался на других: "Что тебе до других? Отвечай за себя сам!" Может быть, отсюда у меня прохладное отношение к традициям, разрешение на ответственную свободу мышления и поступков. Меня топили и били клички «Козел», «Бяша», но из роли Жертвы вытягивала песня "Орленок, орленок, взлети выше солнца". Также всегда где-то рядом с сердцем жила сказка про Гадкого утенка. Как хорошо, что он превращается в Лебедя…
С тех пор, как я с помощью Берна об этом задумался, я стал исключительно внимательным к тому, что и как говорить детям.
• Двусмысленное: "Упадешь!" теперь всегда заменяю простым и определенным: "Не падай!". Никогда не скажу: "У тебя все равно не получится", скажу: "У тебя получится потом". Разница, для взрослых только лингвистическая, для ребенка может оказаться разницей в судьбе.
Отказ от роли Неудачника — достаточно непростая вещь. Человек чаще согласен подкорректировать роль, чтобы неудачи не были так часты и неприятны, ему также хочется научиться легче переносить их; но отказываться от роли полностью и тем более овладевать новым сценарием и новой ролью, ролью Удачника, Победителя, — всегда боязно и трудно. Но возможно — хотя бы в мелочах.
Стою как-то на дороге, держу руку: “Подвезите!”, но машины одна за другой проезжают мимо. Каждая свободная машина, которая не остановилась, — моя неудача, но при чем здесь сценарии? Очень даже "при чем". Обратил внимание на свою позу и характер поднятой руки: это пантомима на тему "Может быть, вы остановитесь? Хотя едва ли вам это нужно…" (откуда, почему это у меня??) Изменил взмах руки, дал текст: "Остановитесь! Я тот, кто вам нужен!". Сменился сценарий — изменились результаты: стала останавливаться каждая вторая машина.
Личности души моей…
Сколько потребовалось времени — почти восемьдесят лет, — пока я, с помощью длившейся бесконечно пластической операции, из веры и разочарований, фактов и миражей, правды и лжи слепил в душе своей ту кажущуюся живой марионетку, с которой в конце концов свыкся настолько, что ныне могу уже отождествлять себя с нею.
В разных ситуациях мы бываем очень разными. Один и тот же Я — то Ребенок, то Родитель, то Лидер, то Сопля, то Циник, то Борец за правду… Все это наши лики: наши Я, наши роли, наши личности. Меняясь сами, они изменяют и нас сверху донизу, строй нашего мышления, облик, поведение. В этом смысле Меня — много. Я — состоит из множества Я. Другой вопрос, что это не «оче-видно». Как правило, человек не замечает происходящих с ним личностных изменений. «Я» каждый раз отождествляется со своим новым состоянием или ролью, и человеку кажется, что он всегда остается "самим собой". Иллюзия, что Я — это всегда Я, — одна из самых привычных и стойких. |