— Надо жребий бросить, — предложил пухлый, рассудительный Фридман в маячке с огромной буквой «Альфа» на пузе.

Стали бросать жребий. У единственного курящего — Потанина — нашлись спички. Решили, что кому достанется обломанная, тому и водить, то есть сидеть, но хитрый Абрамович заметил, что у Потанина все спички обломанные, так что кто первый потянет, тот и продует. Тогда стали сдавать карты — кому выпадет туз пик. Карты нашлись у Ходорковского, но опытный Смоленский заранее просмотрел колоду и обнаружил, что все шестерки из нее давно слиты, потому что шестерки умирают первыми, а зато есть шесть тузов пик и два джокера. Такими картами хорошо было играть в «Акулину». Поиграли немного в «Акулину», Швидлер проиграл два пирожных, но Волошин постучал ручкой по бутылке лимонада и напомнил олигархам, что они больно уж развозились, — надо дело делать.

— А давайте в вышибалу! — воскликнул резвый, спортивный Мамут. — Вон у меня и мячик есть!

Стали играть в вышибалу, но увлеклись, перешли сначала на «картошку», потом на футбол. Березовский засветил: в глаз Гусинскому, тот расплакался и стал кричать, что в его лице в глаз получила свобода прессы и мировое еврейство, остальные разделились: кто-то бросился его утешать, кто-то издевался.

— Ню-ю-юня! — дразнился Березовский. — Плакса-вакса-гуталин, на носу горячий блин!

— Я мировому сообществу скажу! — плакал Гусинский, размазывая сопли по щекам.

— Ябеда-корябеда, турецкий барабан! — кричал Лесин. — Кто на нем играет — противный таракан!

— Ребзя, так нехорошо, — примирил всех рассудительный Потанин. — Мы в игрушки играемся, а тут решается судьба страны. Давайте выбирать.

— Голосовать! Голосовать! — радостно запищали олигархи. Голосование прошло бурно, но во всех случаях давало одинаковый результат: по каждой кандидатуре голосовали все, кроме того, кого предлагалось слить. В результате явного лидера выявить не удалось.

— А давайте посчитаемся! — нашелся Ходорковский. — Я помню, когда Толю Быкова сдавали, так тоже считались. И все были довольны.

— Кто знает хорошую считалочку? — возликовало собрание. — Давайте, давайте!

— Я знаю, — сказал Чубайс. — Эне, бене, раба, квинтер, контер, жаба.

— Неинтересно! — вскричал Вяхирев.

— Зато коротко, — солидно сказал Чубайс. — Мобильно.

— Нет. нет! Давайте лучше мою! Дзюба-дзюба-дский-ба-дзюба, дзюба-дони-дони-ми, а дони ши, а дони ши о шани буба-буба-буба-буба, а-а-а, а дони ши, — Вяхирев трижды хлопнул в ладошки, — а-ми (и еще трижды хлопнул), замри! Эне-бене-рики-таки, шурба-урба-сен-тебряки, эус-беус-космодреус-бис, на веревочке повис. Рыжая Наташка, ты меня не бойся, я тебя не трону, ты не беспокойся. Лягушка прыгала-скакала и Наташке в рот попала, бамс!

— Эту абракадабру никто, кроме тебя, не запомнит, — надулся Лисин.

— Ну и что, я и посчитаю, — уверенно сказал Вяхирев и, не дожидаясь ничьего согласия, завел свою песнь, но машинально посчитал и Волошина, после чего был лишен права голоса. Волошин долго еще глотал валокордин и сосал нитроглицерин.