– Извини, я сегодня не в настроении.

Джаред, благослови господи его маленькое сердечко, пялился на меня в полном недоумении, словно не мог сообразить, при чем тут мое настроение. Однако он не был совсем уж мерзавцем. И пусть он изменял своей девушке и доставал Эвана Сэлинджера, но отступил, когда я сказала «нет».

Джаред вздохнул и поправил свое достоинство.

– Только впустую потратил время. Вместо этого мог бы пойти с ребятами в пиццерию «Спинелли».

– Прости.

Он склонил голову набок, и копна непослушных каштановых волос упала ему на глаза. Большинство девушек в Уилсоне находили это притягательно неряшливым. Джаред пристально посмотрел на меня, вероятно, впервые с тех пор, как мы начали встречаться.

– Знаешь, тебе повезло, что я вообще уделяю тебе время.

– Да ладно? – выгнула я незакрытую волосами бровь.

– Я считаю тебя по-настоящему хорошенькой. С той стороны, где нет шрама. Без него ты была бы горячей. Как ты его получила?

Я решила покрутить колесо трагедии. Ну, пусть будет землетрясение.

– Я навещала семью в Сан-Франциско. Там же землетрясения. Я стояла у огромного окна, когда оно началось, шесть с половиной баллов. Окно разлетелось вдребезги. Я оказалась в ненужное время в неправильном месте.

Джаред тихо присвистнул.

– Черт. Отстой.

– Да, – согласилась я, – что есть, то есть.

* * *

Разговор о моем шраме снова вызвал гадкие воспоминания о его появлении. Джаспер, шуруп, которым я порезала лицо, арест дяди, а потом моя мать.

Я нашла ее в ванной. Посреди ночи проснулась от боли в забинтованной и зудящей щеке. Поплелась из своей комнаты в санузел, чтобы пописать. В руках я держала любимую игрушку – голубого кита, хотя и уже выросла из детского возраста. Сонно толкнула дверь.

Я не сразу заметила маму. Только обрывки картины: брызги крови на белом кафеле. Мой мозг разбил этот момент на кусочки и преобразовал в новую рифму стихотворения, которое мы в тот месяц изучали в школе.

Изображение, склеенное из двадцати двух слов. Рифмы, поэзия… с тех пор они стали моим защитным механизмом, когда терапия носила периодический характер или вовсе отсутствовала. Утешительный приз – обнаружить художественную страсть в ужасной трагедии. Смерть матери разделила мою жизнь на две части. Пропасть, оставшаяся позади, оказалась настолько глубокой и широкой, что мне просто не удавалось разглядеть берег своего прошлого. Спрятанный за серым и плотным туманом, он был утерян для меня. Мама… она покинула меня, как и все наши счастливые воспоминания до Джаспера. Все это осталось на том запертом от меня берегу.

Я могла бы прыгнуть в эту пропасть вместе с ней, но решила продолжать свой путь дальше.

Не могу сказать, что поступила правильно.

Я оделась, зашнуровала ботинки, схватила блокнот и выскользнула в окно. Знала, что если улизну, меня не кинутся. Скорее рак на горе свистнет, чем Джерри придет в голову идея зайти в мою комнату и проверить, на месте ли я. Он, наверное, храпит в кресле перед телевизором, а очередное ведро с блюдом из «KFC» упало с его колен.

Я направилась на восток, к окраине города, где располагался новый аквапарк. Ночь выдалась жаркой. Уличные фонари разрезали темноту бледно-желтыми облачками. Мотыльки бились о лампочки. Смесь звуков, издаваемых в конце весны саранчой, сверчками и другими насекомыми, обитающими в этой части страны, превращалась в безжалостную какофонию. Но то были единственные звуки. Ни одной проезжающей мимо машины.