— Спокойной ночи, папочка, — сонно пробормотала она.

Кейн погладил дочь по тугим черным кудряшкам, странно и некстати напомнившим ему кудри Даны. Нет, в Джессике нет ничего от Даны. Она принадлежит только ему. Его дочурка, радость его жизни. Он прошел через ад, чтобы сохранить ее, и никакие силы их не разлучат.

— Сладких тебе снов, — прошептал он, окидывая взглядом детскую: яркие картинки на стенах, ночник, плюшевый мишка у изголовья, стопка детских книжек на тумбочке.

Для него Джессика навсегда останется «маленькой». Невинным, беззащитным созданием, которое он должен беречь и охранять. Кейн подошел к дверям и перед тем, как выключить свет, оглянулся на дочь в последний раз.

В этот миг его поразила неожиданная мысль: быть может, и Генри Андервудом владело такое же необоримое желание защитить «свою маленькую дочку»? Может быть, в Кейне он видел захватчика, готового похитить дочь, украсть ее невинность, разлучить с отцом?

Кейну вспомнился тот ужасный день, когда Генри застал их с Даной в постели. Он помнил все: сверкающие злобой глаза старика, его грязную брань, удар кулака, хруст собственной сломанной челюсти, отчаянный крик Даны…

Нет, никогда он не подвергнет свою Джессику такому испытанию! Они с дочерью будут доверять друг другу. Он не станет унижать ни ее, ни тех, кто ей дорог. Джессике не суждено узнать материнскую ласку — но Кейн сделает все, чтобы заменить ей мать. Он всегда будет рядом, готовый прийти на помощь, но не будет строить ее жизнь по своей указке. А когда Джессика расправит крылья, не станет насильно удерживать ее в гнезде.

Непомерная родительская забота слишком часто отравляет жизнь детям. И не одни отцы повинны в этом грехе, мрачно думал Кейн, поднимаясь в свою спальню, чтобы захватить пиджак перед тем, как идти в соседнюю квартиру к матери. В воспитании сына Глэдис Уильямс обходилась без рукоприкладства, но слова ее ранили куда больнее ударов.

«Вспомни, сколько я для тебя сделала!» — вновь и вновь повторяла она. И это действовало. Скрипя зубами и сожалея о том, что родился на свет, Кейн все же поддавался этому эмоциональному шантажу и делал не то, к чему стремился сам, а то, чего хотела мать. Став взрослым, он научился противостоять матери, однако затяжная война нанесла непоправимый ущерб их отношениям. Кейн любил мать, но не доверял ей — и боялся, что этого уже не исправить.

Глэдис, уже в халате и в ночной рубашке, сидела перед телевизором в кресле на колесиках. Рядом, прислоненные к дивану, стояли ее костыли. Кейн жалел мать, но не чувствовал себя виноватым из-за ее болезни — и это сильно раздражало Глэдис. Она была из тех людей, которым нравится возбуждать в окружающих ощущение вины.

— Мама! — негромко позвал Кейн от порога. — Я ухожу.

— За ужином ты мне ничего не сказал. — Глэдис нахмурилась.

— Не хотел при Джессике. Не могла бы ты заглянуть к ней, прежде чем ляжешь спать, и оставить дверь открытой на случай, если она проснется и ей что-нибудь понадобится?

В вопросе присмотра за Джессикой на Глэдис можно было положиться: она была любящей и надежной бабушкой. Но Кейн старался пореже обращаться к матери с просьбами. Впрочем, если сегодня все пройдет гладко, возможно, подобные просьбы участятся.

— И когда вернешься? — недовольно поинтересовалась Глэдис, раздосадованная скрытностью сына. Обычно Кейн рассказывал о своих планах куда больше.

Он пожал плечами.

— Думаю, через несколько часов.

— А куда ты идешь?

— Мама, это мое дело, — спокойно, но твердо ответил Кейн.

— Хорошо, дорогой, — натянуто улыбнувшись, отступила мать. — Желаю приятно провести вечер.