— Прекрасно, — сказал я, — так что же мы будем делать: подождем полчаса или поднимемся и поговорим с ней?

— Лучше всего подняться, — сказала Берта.

Мы вышли из машины и вместе поднялись в лифте.

— Жизнь, — сказала Берта, — складывается из компромиссов и уступок.

Госпожа Цумпен удивилась не больше, чем минуту назад, когда я приходил один. Она сказала «добрый вечер» и провела нас в кабинет мужа. Потом принесла бутылку коньяку и разлила его по рюмкам; я не успел и заикнуться о подряде, а она уже положила передо мной желтый скоросшиватель. «Поселок Еловая Роща», — прочитал я и испуганно посмотрел сначала на госпожу Цумпен, потом на Берту, но обе они улыбались, а госпожа Цумпен сказала: «Откройте папку». И я открыл; внутри был другой скоросшиватель, розовый, на нем я прочел: «Поселок Еловая Роща — земляные работы». Я открыл и эту папку и увидел, что сверху лежит моя смета; в верхнем углу кто-то написал красным карандашом: «Дешевле всех».

Я почувствовал, что от радости заливаюсь краской, почувствовал биение своего сердца и подумал о двадцати тысячах марок.

— Боже милостивый, — сказал я тихо и закрыл папку, и на этот раз Берта забыла сделать мне замечание.

— Итак, выпьем, — сказала госпожа Цумпен. — Ваше здоровье!

Мы выпили, и я встал и сказал:

— Может быть, это неудобно, но вы, наверно, поймете меня — я хотел бы сейчас уйти домой.

— Я вас хорошо понимаю, — сказала госпожа Цумпен, — осталось только уладить одну мелочь.

Она взяла папку, перелистала ее и сказала:

— Ваша расценка за кубический метр на тридцать пфеннигов ниже, чем в самой дешевой из остальных предложенных смет. Я советую вам поднять расценку еще на пятнадцать пфеннигов, тогда ваше предложение все равно останется самым выгодным, а вы к тому же заработаете на четыре тысячи пятьсот марок больше. Сделайте-ка это сейчас же!

Берта вынула из сумочки авторучку и подала ее мне, но я был слишком взволнован, чтобы писать; я передал папку Берте и наблюдал за тем, как она твердой рукой исправила расценку за метр, написала новую итоговую сумму и возвратила папку госпоже Цумпен.

— А теперь, — сказала госпожа Цумпен, — осталась еще одна мелочь. Возьмите вашу чековую книжку и выпишите чек на три тысячи марок, это должен быть чек на оплату наличными, дисконтированный вами.

Она обращалась ко мне, но не я, а Берта вынула нашу чековую книжку из своей сумочки и выписала чек.

— Но ведь у нас и денег таких нет, — сказал я тихо.

— Когда объявят результат конкурса, вы получите аванс, и тогда у вас будут такие деньги, — сказала госпожа Цумпен.

Наверно, в эту минуту я ничего не понял. В лифте Берта сказала, что она счастлива, но я молчал.

Берта поехала другой дорогой, мы проезжали по тихим улицам, в открытых окнах горел свет, люди сидели на балконах и пили вино; была светлая, теплая ночь.

Только один раз я тихо спросил:

— Чек был для Цумпена?

И Берта ответила так же тихо:

— Конечно.

Я смотрел на маленькие смуглые руки Берты, уверенно и спокойно ведущие машину. Эти руки, думал я, подписывают чеки и нажимают на тюбики с майонезом, и я перевел взгляд выше — на ее губы, и опять не ощутил никакого желания поцеловать их.

В этот вечер я не помогал Берте ставить машину в гараж, и мыть посуду тоже не помогал. Я выпил большую рюмку коньяку, поднялся в кабинет и сел за свой письменный стол, который был слишком, слишком велик для меня.