Бедро. Очень болит. Несмотря на болеутоляющие. Не утоляют боль. Только одурманивают мозг. Как будто галлюцинируешь. Сволочь ты, грабитель! Почему бы вежливо не попросить. Иди, накачайся своим героином или чем ты там ширяешься. Не будет тебе никакого Фигаро.

Роуз пришлось позвонить Генри из больницы и сказать, что она не сможет вернуться на работу в тот же день. Надо отдать ему должное, он не забыл спросить, как ее мать, когда она пришла на следующее утро.

— Надеюсь, за ней хорошо ухаживают? В нашем возрасте ломать кости — это не шутка. Итак, Роуз, мы закопались в бумагах. Почта за два дня не разобрана.

Она объяснила ему, что, вероятно, не сможет сопровождать его в Манчестер. Все будет зависеть от того, когда мать выпишут из больницы, а это еще не решено.

— Мне нужно будет перевезти ее домой и устроить. Она некоторое время поживет у нас.

Испуг. Оцепенение.

— О господи! Знаете, давайте подумаем об этом потом, ближе к делу… Может быть, Мэрион в крайнем случае…

Комната для гостей в доме Роуз.

— На пару месяцев, мама. Пока ты не сможешь оставить костыли.

— Я бы вполне справилась…

— Нет. Кроме того, доктор настаивает. Так что решено.

Итак, именно то, чего больше всего боишься. Быть обузой и все такое. То, чего каждый надеется избежать. Все под откос. Спасибо тебе еще раз, грабитель.

Прости, Роуз. И ты, Джерри, прости. Благослови вас Господь. Надеюсь, мое присутствие не испортит ваши хорошие отношения. Классическая ситуация: старая больная мать приехала.

Старость вообще не для нытиков. А уж ломать бедро — точно не для нытиков. Мы теперь передвигаемся на костылях. По палате. Туда-сюда. Ох! Сеансы физиотерапии и гимнастики с восхитительным доктором-новозеландцем шести футов ростом. Вот именно — ох!

Конечно, еще до бедра ныло колено, и спина болела, но это было так, возрастные изменения, а не злостное вмешательство извне. Колено. Спина. Катаракта. И эта грызущая боль в левом плече, и варикозные вены, и флебит, и необходимость по крайней мере однажды за ночь встать в туалет, и приступы раздражения на людей, которые оставляют неразборчивые сообщения на автоответчике. Было время, и оно давно прошло, когда боль поражала внезапно: зуб заболел, в ухе стреляет, мышцу потянула — и сколько тогда шуму было из-за этого, как этого пугались. Теперь уже многие годы боль — постоянный спутник. Она лежит, уютно свернувшись клубком, с тобой в постели, не отстает от тебя весь день, может быть, лишь ненадолго отступая иногда, чтобы потом снова напомнить о себе: вот она я, я тут, помнишь меня? Да, старость. Закат жизни — как деликатно сказано! Боль в ноге — это не закат, это зарево новой жизни, больше похожей на то, о чем никто из нас пока ничего не знает. Мы все отводим глаза, а потом — бац! — и уже старые, и никак в толк не возьмем, как же это с нами случилось-то, и не есть ли это первый круг ада, не появятся ли сейчас бодрые черти с вилами и не начнут ли колоть нас, подталкивая к сковородкам.

Правда, параллельно идет жизнь — настоящая, хорошая жизнь, со всеми ее радостями. Сортовые тюльпаны проклюнулись, синицы прилетают на кормушку за окном, новая книга ждет вечером, Роуз позвонит, по телевизору показывают новую программу Дэвида Аттенборо о живой природе, соседка Дженнифер недавно родила. Дети всегда поднимают настроение. Роуз когда-то поднимала. Жаль, что больше детей не получилось, хотя и пробовали. Но, слава богу, у нее есть ребенок, и она родила его вовремя.

Шарлотта вспоминает собственную молодость несколько отстраненно.