— Я так переживала, когда вас похитили. Но еще больше — после вашего освобождения, когда вы почему-то не приходили к нам. Вы, наверное, болели?

— Нет. Я нахожусь под постоянным наблюдением. Просто сегодня мне удалось усыпить охранников.

— Охранников?

— Моих телохранителей. Они приставлены ко мне, чтобы охранять как от чужаков, так и от меня самого. Из-за них я и не мог сбежать, чтобы повидаться с вами.

— Папа, вот и мы.

Ганнибал встретил меня как родного сына. Он прижал мою голову к груди и надолго застыл, поглаживая меня по волосам. Затем он потребовал, чтобы я подробно рассказал о своих приключениях. Он признался, что с тех пор, как меня похитили, ему так и не удалось написать ни одной картины. Они с Фионой приходили на пляж по привычке, особенно в последние дни, с надеждой увидеться со мной.

— Что вы собираетесь делать, мальчик мой?

— Уйти от Зевса-Питера-Ламы. Найти квартиру. Работу.

— У нас пустует комната в мансарде. Предлагаю вам поселиться у нас.

— Нет-нет.

— Да, — настойчиво повторила Фиона. — Нам будет очень приятно видеть вас в нашем доме.

Она нежно улыбалась мне, и в ее улыбке я прочел другие, непроизнесенные, но явно предназначенные для меня слова: «Прошу вас, идемте с нами, мы сможем видеться с вами каждый день, для меня это большое счастье и, возможно, для вас тоже».

Я согласился, и больше всего меня поразило, как нас, всех троих, пробила, словно электрический ток, радостная дрожь.

Затем Ганнибал объяснил, что прежде всего я должен объявить о своем уходе Зевсу-Питеру-Ламе. Не желая ни на минуту оставаться в Омбрилике, я долго отказывался, пока он меня не убедил, что в противном случае Зевс-Питер-Лама будет разыскивать меня с полицией, которая может обвинить их, Ганнибала и Фиону, в укрывательстве краденой собственности.

— Он никогда меня не отпустит.

— Вы боитесь разговора с ним?

— Да нет, совершенно не боюсь. Наоборот, я уверен, что мне станет легче после такого разговора. Однако я уверен, что он будет всячески препятствовать моему уходу. Он будет повторять, что я стоил ему двадцать пять миллионов, — что, впрочем, правда, — может, будет даже говорить, что понимает меня, но как только я повернусь к нему спиной, тотчас же окажусь в клетке, накачанный снотворным.

Пока Ганнибал, как настоящий идеалист, горячился, размахивал руками и утверждал, что такое невозможно, Фиона нашла решение.

— Адам прав. Зевс-Питер-Лама просто так не отпустит его, даже если Адам даст обещание участвовать в запланированных выставках. Думаю, нам лучше всего организовать встречу Адама с каким-нибудь журналистом. Адам расскажет, в каких условиях он живет у Зевса-Питера-Ламы, и тот, застигнутый врасплох, видя растущее негодование общественности, уже не сможет действовать так, как ему заблагорассудится. И вот тогда мы сможем обсудить с ним уход Адама.

Мы с Ганнибалом были восхищены планом Фионы.

Было условлено, что мы встретимся здесь, на этом же месте, через два дня.

Я поспешил вернуться в Омбрилик. Я осторожно переступил через своих лежавших снопами охранников и, пробравшись к себе в спальню, лег в постель. Когда они пришли в себя и увидели, что я сплю на своем месте, то ничего не заподозрили или не захотели заподозрить — тогда им пришлось бы объяснять, почему они так долго и сладко спали — и продолжали исполнять свои обязанности, как будто ничего не произошло.

На следующий день я сидел на скамейке в саду и болтал с одной из красоток, которая интересовалась мною немного больше своих подруг. Мы обсуждали вопросы эстетической хирургии, когда мое внимание привлек один из проходивших мимо слуг, чей профиль показался мне знакомым.