- Ты, мил человек, ежели здороваться не хочешь, так шапку хотя бы скинул да на образ помолился. Али не русский?

Незнакомец ответствовал не сразу, но потом сказал чуть хрипло:

- А я и сам не знаю - русский я аль нет.

Игнат на чудного человека повнимательней взглянул, но ни хмыкать, ни вопрошать не стал, а предложил:

- Ну так водки выпей да закуси. Может, спознаешь после. Языки говяжьи есть, рубец, хвост бычачий, стерлядка провесная. Хочешь, щи поставим в печь, поросенка с хреном.

- Ничего не надобно, - отверг незнакомец предложение Игната. - Водки полштофа дай.

Игнат подал ему бутылку и стакан. Пока тот пил, глотками жадными, взахлеб, искоса смотрел на странного пришельца. От закуски незнакомец отказался, но вытер губы не ладонью или рукавом, а платочком свежестиранным - Игнат заметил.

- Ну, не узнаешь меня? - уставился он на трактирщика.

- Не-е, - вглядывался Просолов в черты лица стоявшего перед ним мужчины, а в голове уж что-то прыгало, скакали косточки каких-то счётов, на которых выводилось какое-то число, будто способное Игнату подсказать, кого он видит. - Не признаю, мил человек, прости.

- Э-эх, Игнаша, - вздохнул прохожий. - Шапку, что ль, снять? - и уж тащил с седоватой головы свой малахай.

Перед Игнатом стоял Иван Устюжинов, но совсем не прежним юношей, с румянцем и пушистой бородкой, был он теперь. Мужчина сильный, видно, пострадавший, изведавший немало, измученный, стоял перед трактирщиком.

- Ну, все не признал?

- Господи, Ванюша! - привстал Игнат и снова сел, отбросив зачем-то несколько косточек на счётах. - Да откуда ж ты? Жив, что ль?!

- Жив, как видишь, ежели не веруешь в бродящих мертвяков.

- Не верую, Иван, живой ты! - и засуетился: - Да ты иди ко мне сюда! Сейчас жену покличу, сготовит что-нибудь! Э-эх, ма! Живой, а я уж думал... Да иди, иди ко мне!

Иван, снимая шубу, прошел к Игнату за прилавок. Трактирщик обнять его хотел, но тот словно не заметил его порыва. Уселся и снова принялся за водку.

- Ты, я вижу, делом обзавелся, окапиталился...

- Да вот, Иван, - смущался Игнат, - процветаю помаленьку трудами рук своих.

- Хорошо сие. И себе прибыток, и государству польза. Хорошо. А Просоловым чего ж назвался?

- А ить сие мое отеческое имя. Суета ж - прозванье было.

- Не суетишься, стало быть, таперя?

- А зачем нам суетиться, - провел Игнат рукой по бороде. - Суета торговле помехой токмо будет.

- Ну а остальные, что с тобой ушли, чем промышляют?

- А кто их ведает. Я уж лет десять, как никого не видел. Тогда ж, шешнадцать лет назад, Судейкин Спирька да Рюмин Ванька с бабой своей в Тобольске жить остались, в канцелярию на службу поступив. Мои ребята здесь, в Иркутске, промышляли зверобойством. Попов да Брехов на Камчатку двинули, Лапин, Березнев да Сафронов Петр в Охотск направились. Я ж здеся к званию купеческому пристал, но решил трактир завесть, вот и промышляю тако.

- Понятно. Ну а об отце моем чего-нибудь слыхал? - спросил Иван, сурово глядя на Игната, словно требуя ответа доброго, но трактирщик нахмурился:

- Слыхал. Батю твоего, отца Алексия, земле уж лет пять назад предали. Но, скажу тебе, суда над ним не учиняли. Признали невиновным, - и будто затем, чтоб известие печальное немного оттенить, весело сказал: - Зато Гераська-то Измайлов да Парапчин с женою здравствуют еще!

- Как так? - изумился Устюжинов. - Ведь померли они на острове курильском, на Маканруши!

- Нет, не померли! Скитались они по той земле необитаемой и нашли стоянку купца-зверопромышленника Протодьяконова, который их на материк и доставил. Допрашивали их в Иркутске, но вскоре императрицей-матушкой были прощены. Семку ж Гурьева, что нас тогда предал, за непричастье к бунту простили сразу и в родовую вотчину отправили. Вот так-то, Ваня, - похлопал себя по коленке толстой довольный жизнью Игнат-трактирщик.