Иллюстратор «Швейка», Йозеф Лада, вспоминает, что во внешности Гашека не было ничего героического, и даже на сатирика он не был похож: какая-то младенческая пухлость, ровная невинность, бесцветные кроткие глазки. Правда, открыв рот, он становился чрезвычайно интересным собеседником, пока не засыпал над кружкой. Смеялся надо всем, обожал солдатский юмор, хотя дружил со всей пражской богемой. Писал быстро и на любую тему. Человек был во всех отношениях амбивалентный: другой бы такую книгу не написал.

Впрочем, внимательный читатель всегда разглядит, что человек он был хороший, добрый, сентиментальный — попросту доведенный своей биографией до такой степени отвращения к жизни, какая и необходима, чтобы написать полноценный шедевр.

Гадать о возможном будущем Швейка бессмысленно. Он мог стать советским комиссаром, а мог — бело-чехом, а мог — спекулянтом. В любом случае в двадцатом году он вернулся бы в Прагу, пришел в кабак и сказал фразу, которой заканчиваются все страннические эпосы:

— Ну, вот я и дома!

Поскольку Гашек книгу не дописал, сказать эту фразу пришлось Сэму из «Властелина колец».

Письмо кретину

2 мая. Родился публицист Виталий Иванов (1977)

Я не называю тебя по имени. Не потому, что боюсь твоего гнева, — ты и так меня ненавидишь, и чтобы определиться с этой взаимной ненавистью, нам обоим не надо даже открывать рта. У нас все написано на лицах. Я не называю тебя потому, что тебя много. Тебя человек пять-шесть, и ты вечно появляешься на одних со мною страницах. Ты гадишь там, где я ем. И особенно горько, что ты, по-пастернаковски говоря, к двум частям истины припутываешь три части лжи. До какого-то момента с тобой вполне можно соглашаться. Но потом ты начинаешь трубить в свою дуду, и всем становится ясно, что ты кретин.

Это ясно всем, даже твоим хозяевам и кормильцам, которые наняли тебя для дутья в дуду и сами теперь не знают, куда девать. Твой метод облажался. Ты им до смерти надоел со своей дудой. Ты способен утопить любую идею, за которую дудишь, и любого хозяина, вынужденного платить тебе за эти жестяные, скрежещущие звуки. Твоя музыка коробит даже тех, кто давно расписался в готовности маршировать хоть круглые сутки; даже тех, кто привык к лизательству любой глубины и интенсивности; даже тех, для кого Родина — не мать, а угрюмая мачеха с пучком розог и низким, вечно наморщенным лбом. Ты компрометируешь даже тех, кого нельзя скомпрометировать уже ничем, — потому что набор твоих умений ограничен дудением в дуду, а даже идиот не должен слишком часто повторяться. Но с тобой уже ничего не сделаешь. Тебя нельзя вот так сразу сбросить с корабля современности — ведь это значило бы признать, что хозяева ошиблись, поставив на тебя. А это невозможно — хозяева не ошибаются. И ты дудишь.

Музыка твоей дуды давно и хорошо известна — ты говоришь, что нельзя расслабляться; что не будет никакой оттепели; что любовь к свободе тождественна капитулянтству. Ты повторяешь, что у России много, очень много богатств, в особенности природных, и нас непременно захотят ограбить, и ближайшие годы обязательно пройдут в условиях жесточайшей конкуренции, а потому всем надо затянуть пояса и готовиться к войне. Нам необходима тотальная модернизация, а для нее нужна всеобщая мобилизация, а потому не будет никакой оттепели, а все, кто хотят оттепели, — либо дураки, либо предатели, потому что только дурак или предатель не понимает, что у нас очень много природных богатств, и их захотят у нас отнять, и у нас не будет времени на передышку, и нам нельзя никакой оттепели, а все, кто хотят оттепели, — либо предатели, либо дураки, потому что у нас очень много природных богатств.